Долина кукол - Жаклин Сьюзан Страница 3

– И ты оттуда уехала? Да здесь все ищут себе мужей, и я совсем не исключение. Может, отправишь меня c рекомендательным письмом в этот твой Лоренсвиль? Я не против.

– Вы что, хотите сказать, что вышли бы замуж за первого встречного? – удивилась Энн.

– Ну не совсем за первого. Только за того, кто подарил бы мне хорошенькую бобровую шубку, нанял бы приходящую горничную и позволил бы каждый день дрыхнуть до полудня. Парни же, c которыми я здесь общаюсь, хотят, чтобы я не бросала работу, все время готовила им разные вкусности и выглядела бы при этом как Кэрол Лэндис в неглиже.

Когда Энн расхохоталась, она сказала:

– Ну ладно, увидишь сама, как только свяжешься c одним из здешних Ромео. Могу поспорить, что первым же скорым поездом помчишься обратно в свой Лоренсвиль, но не забудь, пожалуйста, по пути на вокзал заскочить ко мне и забрать меня c собой.

Нет, никогда она не вернется обратно в Лоренсвиль! Она не просто из него уехала, она из него сбежала. Сбежала, спасаясь от брака c каким-нибудь добропорядочным лоренсвильским парнем, спасаясь от той размеренной и монотонной жизни, которой жил этот городок. Жизни, которую прожила ее мать, а до нее – ее бабушка. В таком же отлаженном, как механизм, доме, где в Новой Англии протекала из поколения в поколение жизнь каждой почтенной семьи. Обитатели таких домов задыхались от кипевших в них, но невостребованных чувств, выхода которым не давала скрипучая стальная броня «светского воспитания».

Ей припомнились слова матери: «Настоящая леди, Энн, никогда так громко не смеется. Настоящая леди, Энн, никогда не плачет в присутствии посторонних». – «Но, мама, я же плачу у нас на кухне, где никого, кроме тебя, больше нет». – «Но настоящая леди плачет, только когда остается одна, а ведь ты уже не ребенок, Энн, тебе уже исполнилось двенадцать лет, и ты забыла, что c нами на кухне находится твоя тетя Эми. Отправляйся плакать к себе в комнату».

Именно Лоренсвиль заставил ее поступить в колледж Рэдклифф. О да, там многие девушки и смеялись, и плакали, и сплетничали, и вообще переживали все радости и горести настоящей жизни, но они не допускали ее в свой мир. Как будто у нее на лбу было выжжено: «Руками не трогать. Образец новоанглийской надменности и чопорности». Она все больше и больше погружалась в чтение, но и в книгах было одно и то же: получалось так, что все писатели, чьи книги ей попадались, уезжали навсегда из тех городов, где они родились. Так, Хемингуэй жил то в Европе, то на Кубе, то в Бимини. Бедный, вечно озабоченный, талантливый Фитцджеральд также почти всю жизнь провел за границей. Даже рыжеволосый и неуклюжий Синклер Льюис только в Европе нашел романтику и приключения.

Энн чувствовала, что должна обязательно уехать из Лоренсвиля. Другого пути у нее не было. Она приняла решение, еще когда училась на последнем курсе, и во время пасхальных каникул сообщила об этом матери.

– Мама… и вы, тетушка Эми, я после окончания колледжа еду в Нью-Йорк.

– Но в этом ужасном городе как следует не отдохнешь.

– Я собираюсь там поселиться.

– Ты обсудила этот вопрос c Уилли Гендерсоном?

– Нет, а c какой стати?

– Но ведь вы встречаетесь c тех пор, как вам обоим исполнилось по шестнадцать, и все, естественно, предполагали…

– Дело именно в этом. У нас в Лоренсвиле все само собой «естественно предполагается»…

– Ты повышаешь голос, Энн, – невозмутимо заметила ее мать. – Уилли Гендерсон – прекрасный молодой человек. С его родителями я училась в одной школе.

– Но, мама, я его не люблю.

– Мужчину любить невозможно, – вставила тетушка Эми.

– А разве ты, мама, не любила папочку? – Энн уже не спрашивала, она почти обвиняла мать.

– Конечно же, я его любила. – В голосе матери звучало негодование. – Но тетя Эми хочет сказать, что мужчины – они… в общем, они не такие, как женщины, они – другие. Они думают и поступают иначе. Возьмем, к примеру, твоего отца. Понять его было весьма сложно. Человек он был непредсказуемый да к тому же любил выпить. Если бы он женился на ком-нибудь другом, боюсь, он бы плохо кончил.

– Но я никогда не видела, чтобы папа пил, – попыталась защитить отца Энн.

– Разумеется. В то время был сухой закон, и в доме я не держала ни капли спиртного. Я отучила его от этой привычки раньше, чем она им окончательно завладела. Но поначалу c ним трудно было справиться – он был такой необузданный, хотя это легко понять, его бабка была француженкой.

– Эти латиняне всегда немного шальные, – подтвердила тетушка Эми.

– Ничего подобного в отце не было, – возмутилась Энн, вдруг пожалев, что мало знала о нем. Все, казалось, случилось так давно. Тогда ей было всего двенадцать лет. Он сидел именно здесь, в этой кухне, когда его неожиданно качнуло вперед, потом тело его бесшумно сползло на пол и он тихо умер, раньше чем успел приехать врач.

– Ты права, Энн. В твоем отце не было ничего плохого, он просто был мужчиной, правда человек он был хороший. И помни, Энн, что его мать была из рода Банистеров. Элли Банистер училась в одной школе еще c твоей бабушкой.

– Но, мама, неужели ты по-настоящему никогда не любила папу? Я хочу сказать, что, если мужчина, которого ты любишь, берет тебя в свои объятия и целует, это должно быть восхитительно, ведь так? Разве у тебя c папой такого не было?

– Энн, как ты смеешь задавать матери подобные вопросы! – поразилась тетушка Эми.

– К сожалению, поцелуи – это не единственное, что мужчина рассчитывает получить, вступая в брак, – сухо заметила ее мать и осторожно спросила: – Ты когда-нибудь целовалась c Уилли Гендерсоном?

– Да, несколько раз, – поморщилась Энн.

– И тебе это понравилось? – продолжала расспрашивать мать.

– Мне было противно.

Губы Уилли показались Энн какими-то рыхлыми и скользкими, а изо рта у него пахло кислятиной.

– А c другими мальчиками ты целовалась?

Энн пожала плечами:

– Ну да, несколько лет назад, когда мы c Уилли начали встречаться. На вечеринках мы играли в «бутылочку», и, по-моему, я перецеловалась почти со всеми городскими парнями, но, насколько мне помнится, каждый последующий поцелуй был таким же омерзительным, как и первый. – Энн улыбнулась. –