Спасти нельзя развестись - Екатерина Серебрякова Страница 3

Муж всегда делал так на важных мероприятиях, когда мы стояли рядом. Пресса удивлялась сколько нежности в нашей паре, несмотря на то, что в браке мы уже десять лет.

– Оленька, а ты чего так рано? Я не ждала тебя раньше ужина. Боря?

Из гостиной в прихожую вышла Галина Яковлевна в домашнем махровом халате.

Увидев сына, она даже несколько смутилась и поспешила поправить волосы, не уложенные в привычную прическу.

– Что здесь происходит?..

– Мама, у нас с Олей для тебя хорошие новости, – сияя ярче софитов, Борис перевел взгляд на меня, улыбнулся и наконец сказал: – Мы помирились. Развода не будет.

– Боже мой! – женщина всплеснула руками и схватилась за сердце.

За считанные секунды на ее лице отразилась палитра эмоций: радость, удивление, смятение.

Она смотрела на нас, распахнув глаза, и отрицательно мотала головой, будто не веря.

– Скажи хоть что-нибудь. Ты как будто не рада!

– Не говори ерунды, сынок! Рада, конечно, рада! Как же я за вас рада, – наконец, отойдя от первого шока, Галина Яковлевна шагнула к нам и крепко обняла.

Я успела увидеть, что на ее ресницах блеснули слезинки. Вот только что-то смутило меня. Были ли это слезы радости?

– Семья это святое. А вы такая хорошая семья, дети мои! Боже мой! Такие новости, а я даже не накрашена! Нужно сейчас же заказать ужин!

– Мамуль, не суетись, – Борис взял мать за руку и любовно приобнял, целуя в макушку. – Я сейчас поеду за вещами, Оля останется дома. Вы решите что заказать, хорошо? Посидим в семейном кругу, отметим.

– Я пойду переоденусь, – сказав только это, я протиснулась между Борисом и стеной и пошла на второй этаж в комнату.

Еще несколько минут, сидя на кровати, я слышала как мой муж разговаривает со своей матерью. Я не слышала предмета разговора, лишь какие-то отголоски фраз.

Хлопнула входная дверь, выводя меня из забвения.

Я поспешила встать и подошла к шкафу, чтобы в конце концов переодеться в домашнее.

На лестнице ожидаемо послышались шаги Галины Яковлевны. Я не была готова к разговору с ней, поэтому до боли закусила губу в попытках прийти в себя, чтобы не выдать истинных эмоций.

Свекровь появилась в дверях, но не говорила ни слова. Я стояла спиной, однако чувствовала ее прожигающий взгляд прямо между лопаток.

– Вы что-то хотели? – набравшись смелости, я наконец развернулась и улыбнулась как ни в чем не бывало.

Галина Яковлевна по-прежнему молчала. Руки женщины были скрещены на груди в недружественном жесте, но в конце концов она расцепила замок, устало выдохнула и прошла в комнату, чтобы опуститься на кровать.

Без слов она сказала мне сесть рядом, и я подчинилась.

– Оль, я тебе не родная мама, понимаю. Просто хочу, чтобы ты знала, что ты для меня как дочь. И что бы ни случилось, я бы всегда считала тебя дочерью.

– К чему Вы это? Не понимаю.

– К тому, что дочери не лгут матерям в лицо, – я подняла глаза на Галину Яковлевну, но тут же что есть силы зажмурила их.

Она бы поняла, она бы все поняла и раскусила меня, стоило бы нашим взглядом пересечься. Я не могла этого допустить.

– О какой лжи идет речь? Мы с Борисом сказали Вам о примирении сразу после нашего с ним разговора. Я не врала Вам.

– Дура ты, Оля. Сорок лет скоро, а ума так и не нажила.

Галина Яковлевна поднялась с кровати и собиралась уходить из комнаты, но я не смогла не остановить ее.

– Почему Вы так говорите? Вы не рады, что мы с Борисом снова вместе?

В глазах снова застыли слезы. Все шло как будто против меня.

Мне было невыносимо тяжело переживать те эмоции, которые сейчас бушевали внутри. И больше всего на свете я ждала поддержки от близких людей, но уже второй раз не получала желаемой реакции.

Я так надеялась, что Галина Яковлевна обрадуется, и ее счастье хоть на мгновение перекроет то ужасное чувство, которое бушует у меня в груди.

– Я была бы рада за вас, Оля, если бы ты смотрела на меня сейчас такими же счастливыми глазами, какими смотрела несколько дней назад.

Больше ничего не говоря, женщина покинула комнату. Но ее шаги остановились в метре от двери. Она хотела сказать что-то еще.

– Ты моя дочка, Оль. И я поддержу и выслушаю тебя, что бы ни случилось. Помни об этом всегда, пожалуйста.

Теперь Галина Яковлевна спустилась на первый этаж, а я осталась в небольшой гостевой комнате, где прикрыла дверь и позволила себе сползти вниз по стене, умываясь горькими слезами.

Я не думала в тот вечер ни о чем. Только о ребенке, который был внутри меня и переживал сейчас не меньше моего.

Только ради него я заставила себя умыться ледяной водой, натянуть притворную улыбку и спуститься на первый этаж, когда хлопнула входная дверь.

Борис вернулся с несколькими сумками вещей, которые месяц назад забирал из этого дома со своей любовницей.

– Я и курьера по пути перехватил. Мамуль, накроешь на стол? – Галина Яковлевна забрала пакеты с едой и оставила нас, уйдя на кухню. – Я отнесу вещи в спальню и вернусь, хорошо?

– В спальне сейчас живет твоя мама.

– Мы переместим ее с вещами в гостевую. Думаю, она не будет против. К тому же я попросил знакомого агента, ей уже подыскали отличную квартиру.

С сожалением кивнув, я наблюдала, как мой муж поднимает свои вещи на второй этаж.

Это должно было радовать меня, но сердце почему-то разрывалось на кусочки.

Перед глазами плыла черно-белая картинка как в замедленной съемке. Сознание будто нарочно накладывало на нее приторно-тоскливую музыку, и получалась слезливая кинолента моей нынешней жизни.

Борис клал свои футболки на полки, убирал костюмы в шкаф, менял местами порядок вещей, который я завела за месяц его отсутствия.

Казалось, что все возвращалось к привычному состоянию, но на моих глазах рушилась реальность. Реальность, в которой некоторое время я была счастлива.

– Сменишь постельное? Или, если тебе тяжело, я могу сменить.

– Нет, нет, – я отбросила с кровати покрывало и взялась снимать наволочки с подушек. – Я же беременная, а не больная.

– Ты беременная, значит мне нужно заботиться о тебе в два раза больше.

Борис снова попытался обнять меня и поцеловать, но я отпрянула от него так резко, что упала на кровать лишь бы не ощущать прикосновение его губ.

– Твои духи, – сказала, прикрывая рот ладонью.

– Да, да,