Лора Каннингем - Прекрасные тела Страница 3

Хотя Джесси и знала, что это не он — не мужчина, которого она вот только что полюбила, — у нее участилось сердцебиение, и ей пришлось задержать дыхание, когда она ответила в трубку. Он обещал позвонить сегодня, но позже. Она не сомневалась, что он сдержит слово: он удивительный человек, ему можно верить. Но пока еще слишком рано. «Восемь часов», — сказал он. Значит, это звонил кто-то другой. Телефон снова ожил, но на сей раз из трубки доносился только механизированный стон, словно крошечный мобильник засек какие-то галактические неполадки в заоблачной высоте.

Джесси предположила, что звонила одна из подруг, решившая не дразнить стихии сегодня вечером. Ну кто по доброй воле выйдет на улицу в такую погоду?

Сегодняшний вечер был просто идеален для домоседов. Даже Джесси подумывала, не провести ли его в одиночестве, сидя в старом мягком кресле, кутаясь в плед, прихлебывая горячий суп, читая, гладя кошку, вновь переживая тайные восторги путешествия в Колорадо. Возможно, ей следовало позвонить подругам из аэропорта и все отменить, пока еще оставалось время.

Но Джесси уже затратила слишком много усилий. Сперва было не так-то просто выбрать день, который всех бы устроил. Джесси подробно изучила календари всех подруг: шесть женщин — шесть календарей. Потом оказалось почти невозможно уговорить Клер принять вечер в свою честь. Та долго сопротивлялась, говоря: «К чему такие хлопоты?», но Джесси все-таки уломала ее, поклявшись, что они не будут называть эту вечеринку бэби-шауэром.[4]

По правде сказать, все они беспокоились за Клер: вот уже три месяца она ни с кем из них не встречалась. Это было загадочно и совсем на нее не похоже. Она перестала посещать их балетные классы, кружок чтения, спектакли Манхэттенского театрального клуба. Подруги приглашали ее в ресторан, в кино, еще куда-нибудь, но она избегала любых встреч. Это производило странное впечатление, и Джесси хотела понять, в чем дело. А значит, праздник, «не бэби-шауэр, но на самом деле бэби-шауэр», должен был состояться сегодня: подругам ни за что бы не удалось выкроить другой день.

На мгновение Джесси пожалела о своем переезде из центра Манхэттена, посокрушалась и о том, что вызвалась быть хозяйкой сегодняшнего вечера. Она стала лихорадочно рыться в сумочке, пробираясь сквозь ворох чеков, помад, карандашей, и наконец обнаружила ключи — на самом дне. Ключи были индустриального вида, жесткие и функциональные, как и сам дом, бывшая фабрика.

Над входом в здание все еще сохранялось выгравированное имя владельца фабрики Франкенхаймера. Ирония судьбы заключалась в том, что в 1917 году на этой фабрике по производству шляп работала бабушка Джесси, но сама Джесси узнала об этом, уже приобретя свой чердак. Чуть меньше века назад ее бабушка выстаивала здесь от звонка до звонка (возможно, прямо в том помещении, где теперь жила ее внучка), приклеивая — за доллар в неделю — перья к фетровым шляпам. А теперь Джесси Жирар, ее внучка, взяла банковский кредит на полмиллиона долларов, чтобы поселиться в этом месте. Это сколько же перьев надо приклеить? К какому количеству шляп? Сколько перышек нужно, чтобы прокормиться?

В очередной раз перераспределяя тяжести, Джесси уронила мобильник в грязь и, только наклонившись, чтобы поднять его, заметила, что куча, которую она считала мусорной, неожиданно поднялась и уже караулит у подъезда. Оказалось, это местный бродяга — Джесси видела его раньше. Он носил летный шлем с меховой оторочкой, шинель и рваные галоши. Наверное, он попрошайничал, хотя чаще всего просто бормотал непристойности или выкрикивал: «Все говно». Правда, иногда он пытался конкретизировать свои претензии к миру и тогда выдавал что-нибудь странное вроде: «А у всех теперь… один и тот же одеколон».

Сейчас бродяга подошел к Джесси поближе, и она с удивлением заметила, что на плече у него болтается дорожная сумка со значком фирмы «Ральф Лорен»: крошечный человечек верхом на лошади — игрок в поло, готовый нанести удар. Неужели этот бомж — беглец от гламурного стиля жизни, от реальности в духе «Ральф Лорен»? Эта мысль заставила Джесси задрожать сильнее, чем от жгучего холода. Нет, конечно же, нет: он добыл эту сумку явно незаконным способом. Сумка «Ральф Лорен» была в хорошем состоянии, двухцветная, наполовину холщовая, наполовину кожаная. Бродяга запустил руку в сумку, а потом шатнулся в сторону Джесси. Она ощутила пары алкоголя и собственный запах бомжа — ядреный и какой-то даже фруктовый, как от гнилого банана. Он что-то шепнул ей на ухо, но она постаралась не слышать. Только открыв дверь и проскользнув в подъезд, Джесси осознала, что он сказал:

— Экстази.

— Спасибо, не надо, — на автомате пробормотала она.

Экстази. Дрожа, но в то же время радуясь, что наконец-то попадет в тепло, Джесси села в бывший грузовой лифт, поднялась на последний, двенадцатый, этаж и сразу же оказалась на своем чердаке.

Чердак у нее чудесный (говоря словами ее подруги Марты, «умереть — не встать»), с большими окнами, выходящими на юг и на запад, где видна блестящая полоска Гудзона. Джесси никогда не могла понять, что Марта имеет в виду под выражением «умереть — не встать»: что место такое восхитительное или что человека, побывавшего здесь, может хватить кондрашка? А может, расположение столь откровенно роскошное, что гость с более скромными жилищными условиями просто лопнет от зависти? Марта постоянно трубила о каких-то «умопомрачительных холлах» и «зашибись каких кухнях». В сущности, Джесси могла это понять: цены на недвижимость в Нью-Йорке выросли убийственно, да и шпиль какой-нибудь очередной башни способен пронзить вам сердце.

Покинув Колорадо с его скалистыми, но немного сглаженными снежным покровом горами, Джесси испытала некоторый ужас, возвратясь к своему городскому пейзажу. Кругом высились небоскребы — четко очерченные, светящиеся финансовые гиганты, дух коммерции, воплощенный в архитектуре. Неужели они всегда так ярко освещены? Когда Джесси слишком много работала или запаздывала даже с минимальными выплатами кредита, у нее возникала своего рода оптическая иллюзия: город превращался в картину художника-кубиста, углы зданий казались острыми, как лезвия кинжалов.

К югу от фабрики Франкенхаймера возвышалась одна особенно заметная офисная башня. Лисбет, подруга Джесси, в шутку называла это здание «Дартом Вейдером»[5] — обсидиановое, озаренное слепящим светом, оно смотрело на Джесси, бравируя своей агрессией. «Дарт Вейдер» даже навевал Джесси кошмарные видения (причем не ночью, а днем): ей представлялось, что она скользит по гладкой поверхности башни, тщетно царапая ногтями по стеклу, и так до самого низа. Смертельный спуск по стеклу. Джесси родилась не в Нью-Йорке, и, как ни нравилось ей здесь жить, иногда у нее внутри все сжималось от страха. Нью-Йорк стал ее домом, но у нее часто возникало такое чувство, что, если ей действительно случится упасть, никто не подстелет соломки.