Маша Царева - Москва силиконовая Страница 3

Прошло пять лет. Я покончила с изрядно надоевшим университетским мирком и гордо перешагнула в большой мир, которому, естественно, абсолютно не было дела до таких, как я.

Я устроилась работать секретарем в итальянскую компанию, торгующую нижним бельем. Все же помимо патологической лени и нежелания просиживать целыми днями в офисе в моих активах было два иностранных языка и продвинутое владение компьютером. Тем не менее этого оказалось недостаточно. Выяснилось, что идеальная секретарша девяностых подобна латексной кукле для сексуальных утех.

Пробовала найти себе применение в торговле – подруга устроила меня в один из первых появившихся в Москве цветочных бутиков. Тогда еще никто не знал о профессии флориста, никому не пришло бы в голову, что для составления праздничных букетов надо нанимать человека со специальным образованием, а не просто симпатичную девушку с хорошим вкусом. Я комбинировала розы с ирисами, добавляла несколько веточек декоративного укропа, оборачивала эту конструкцию несколькими слоями нежно-розовой папиросной бумаги – и вуаля! – перед вами дизайнерский букет втрое дороже обычного. Это была идеальная работа – покупателей мало, и целыми днями я сидела в Интернете и читала книги. Все было бы хорошо, если бы бутик не разорился до того, как я успела заработать свои первые сто долларов.

Я пробовала работать бебиситтером – не выдержала и недели. Никогда не могла бы подумать, что чужие дети могут так раздражать в самых невинных проявлениях.

Пробовала писать рекламные слоганы (за них платили копейки – потом, правда, я разобралась, что львиную долю забирал владелец фирмы), устроилась букером в модельное агентство (до меня быстро дошло, что это завуалированный публичный дом), писала социальные статьи в газеты (платили неплохо, но крайне нерегулярно). Дала объявление о пошиве модной одежды, клиенты набежали как по мановению волшебной палочки – с чувством стиля у меня проблем не было. Это был тяжелый, пусть и благодарный, труд. За несколько месяцев я поняла, что зрение начало садиться, а спину ломит так сильно, что все заработанные шитьем деньги придется потратить на хорошего мануального терапевта.

Однажды где-то на просторах Интернета я наткнулась на сайт, посвященный любительскому мыловарению. Оказывается, существовали целые сообщества людей, варивших мыло в душной тесноте собственных кухонек. И что это было за мыло – разноцветное, душистое, похожее на деликатесное пирожное! Попробовала от скуки – купила мыльную основу, набор ароматических масел, кокосовую стружку, твердый швейцарский шоколад. И неожиданно мои руки вылепили чудо – мыльный брусок благоухал так пряно и сладко, что даже у меня, не по-женски равнодушной к десертам, потекли слюнки.

Я сама сделала сайт. На главной странице разместила обращение к покупательницам: «Я знаю, вы сидите на диете, как и я сама. Но это не значит, что вы должны лишить десерта и вашу кожу!» У меня появились первые покупатели. Постепенно мой маленький бизнес набирал обороты, и мыло мне начали заказывать несколько бутиков авторских подарков. Нет, я не купалась в деньгах, это были все те же, по московским меркам, жалкие крохи. Но мне удалось найти компромисс, научиться выживать в городе. Мыловарение не отнимало много времени. Да и потом, замешивать в ароматно бурлящую массу шоколадную стружку нравилось мне куда больше, чем томиться от скуки и тоски в кондиционированном пространстве какого-нибудь никчемного офиса.

В то время у меня был любовник по имени Федор, и, кажется, впервые за много лет мой роман хоть немного напоминал нормальные человеческие отношения. То есть до мещанских семейных идеалов с горячими блинами по субботам и хрустальными ангелами на новогодней елке нам было далеко, но по крайней мере Федор этот не был ни алкоголиком, ни психом, ни альфонсом, ни даже латентным маньяком – этот типаж встречался в веренице моих любовных приключений особенно часто. А был он владельцем небольшого винного магазина, где мы, собственно, когда-то и познакомились. Я пришла за своим любимым калифорнийским вином – терпким, оставляющим сладковатое земляничное послевкусие и, самое главное, дешевым. А Федор решительно отобрал у меня выбранную бутылку, экспрессивно отчитав за дурной вкус. «Можно экономить на чем угодно, – сказал он, – но вино должно быть выдержанным. Потому что вино – это сама жизнь». Уж не знаю, как он на такое отважился – то ли в тот вечер у него было куражное настроение, то ли миниатюрные брюнетки моего типа сводили его с ума. Потому что, я узнала это позже, Федор был скромным и неразговорчивым, и куража в нем было не больше, чем в тарелке манной каши.

Он подарил мне бутылку французского вина – если сложить вместе все те жалкие суммы, которые я за всю жизнь потратила на спиртное, то мне все равно не хватило бы на ту одну-единственную бутылку. Я нацарапала на обратной стороне его визитной карточки номер своего мобильного. Федор мне понравился. Он был рослый, под два метра, но имел тонкую кость, из-за чего не производил впечатление человека-горы. Тонкие черты лица, бледная кожа, карие умные глаза, темно-русая челка свисает почти до ушей. Чем-то он был похож на молодого Абдулова.

Если составить мой личный рейтинг мужских профессий, оценивая их по степени сексуальности, то едва ли не на последнем месте оказались бы торгаши. Но у Фединого бизнеса был сумрачный рубиновый привкус дорогого вина, он был по-настоящему увлечен, он жил вином, он все знал о вине, летал на какие-то безумные конференции и дегустации.

Мы встречались четыре месяца. На протяжении одной весны и маленького кусочка зимней слякоти Федор звонил мне как минимум трижды в неделю. Мы встречались на Триумфальной площади (его магазинчик был в одном из тихих переулочков, которые сплели паутину вокруг Патриарших прудов), где-нибудь ужинали (как правило, ужинал он, а я, природная малоежка, наблюдала за процессом, потягивая коньяк, вино или какао), шли на выставку или премьеру к кому-нибудь из моих друзей, потом он отвозил меня домой, мы выпивали по бокалу привезенного им вина и под Леонарда Коэна или Нину Саймон занимались любовью, а потом он уходил, всегда уходил к себе. И ни разу за эти четыре месяца мне не захотелось, чтобы он остался, не захотелось спать с ним рядом. Да он и не пытался остаться – он жил почти напротив своего магазина и не хотел иметь дел с московскими утренними пробками.

Я знала о нем почти все – и сухие биографические факты, и романтично-эфемерные, более важные для близости: кем он хотел стать в детстве, и когда впервые влюбился, и какая книга заставила его плакать, и остался ли в его рациональной голове теневой уголок для какой-нибудь безумной и, скорее всего, несбыточной мечты? Я все это знала, но не чувствовала его родным. Он мне нравился, иногда я его желала, но ни одной минуты я не была в него влюблена. Мне нравилось слушать, как он рассказывает о вине, но я и на мгновенье не могла представить, что за такими вот уютными вечерними разговорами пройдет моя жизнь до старости. Иногда я испытывала к нему нечто, напоминающее даже не нежность, а некое чувство на пределе нежности, но между нами не было и намека на страсть. И секс наш был, как и его саундтрек – чувственным, неторопливым, но не сумасшедшим. Не было у нас урагана, который черным смерчем срывает с домов крыши и стирает с земли города.