Джун Зингер - Звездные мечты Страница 3

2

Уже через несколько часов после того, как судно покинуло порт, Евгения дю Бомон занялась документами по распоряжению своим имуществом, составленными несколько недель назад, когда планы замужества ее дочери еще только определялись. Если не считать нескольких не слишком дорогих ювелирных украшений и разных безделушек, она не оставила Мари в своем завещании абсолютно ничего. Имение «Розовая плантация» между Новым Орлеаном и Батон-Руж на Ривер-роуд, принадлежавшая Манар дю Бомонам еще задолго до продажи Наполеоном Луизианы, уже отошла к ее сыну Джулиану по завещанию его отца. Но особняк Манар дю Бомонов все еще оставался за ней, как и изрядная часть состояния дю Бомонов. Она должна была проинструктировать своего стряпчего, как все разделить между Джулианом и Дезирэ. Она хотела быть уверенной в том, что единственное, что получит Девлин из этого брака кроме Мари, будет приданое в пятьдесят тысяч долларов, завещанное ей отцом, Андре. (Она была убеждена, что это приданое уйдет на медовый месяц во Франции.) Кодекс Наполеона, лежащий в основе гражданского кодекса Луизианы, предоставлял мужу контроль над собственностью жены. Поэтому она должна предусмотреть, чтобы у Мари не было никакой собственности.

Евгения собиралась сообщить этой супружеской паре о лишении их наследства сразу после их возвращения, так что она получит возможность видеть их отчаяние. Но этот мерзавец-полукровка может в таком случае бросить Мари, а это, возможно, приведет к расстройству ее здоровья — она была такая хрупкая и душой и телом и часто оказывалась в постели от незначительного огорчения или слабости. Нет, решила, наконец, Евгения, сейчас лучше ничего не говорить, надо подождать, как будут развиваться события дальше. Она надеялась, что ей не придется сожалеть об этом решении.

По возвращении Мари и Рори поселились в городском доме дю Бомонов. Мари уже была беременна. Рори весьма пришлось по душе жить в таком великолепно обставленном доме. Именно этого и хотела Евгения — иметь возможность наблюдать за своим бедным ребенком, особенно в период ее беременности, и в то же время зорко следить за своим сомнительным зятем. Это будет для нее удовольствие — мешать ему в поисках своих маленьких радостей.

Что же касается Мари, то ей уже было ни до чего. Теперь ей приходилось расплачиваться за два месяца супружеского блаженства. Доктор велел ей лежать побольше в постели и запретил все физические нагрузки, в том числе и сексуальные.

Так они и проводили время — Мари в своей постели, а он за рутинными делами в офисе, а потом дома. Евгения дю Бомон решила слегка намекнуть ему на возможное в будущем лишение наследства, чтобы держать его на поводке и быть абсолютно уверенной, что он останется преданным, любящим Мужем весь период вынужденного воздержания.

Мари в свою очередь проводила дни в полной, сводящей все на нет апатии. Она лежала в постели, готовя обширное приданое для новорожденного, каждый предмет был ею тщательно вышит. Евгения большую часть времени сидела возле ее постели. Хотя сама она по слабости зрения уже не могла заниматься вышиванием, но с ее зычным голосом все было в порядке, и, в то время как дочь вышивала, она читала вслух — сначала газеты, а потом Библию.

Мари упрашивала ее:

— Maman, умоляю. Я никогда не считала, что Библия очень увлекательное чтение, к тому же все это я уже слышала раньше. Много раз. Я бы предпочла что-нибудь чуть более вдохновляющее.

Ее мать не могла оставаться без дела. Она отложила в сторону Библию и принесла взамен стопку возвышенных романов, которыми они обе наслаждались.

Дезирэ тоже включила в свой ежедневный распорядок развлечение своей младшей сестры. Хотя обе — и она, и Мари — посещали монастырскую школу, где их обучали вышиванию и шитью, она не любила эти занятия. Дезирэ не принимала участия в приготовлении вещиц для будущего младенца, но она была в курсе всех последних слухов. Дезирэ обладала исключительным даром притворства и умела весьма экстравагантно изображать всех знакомых, начиная от старухи Грегуар, ковыряющейся в помидорах на французском рынке, до знаменитой кокетки Консуэло ле Маис и даже старого замшелого провизора в аптеке Лазаруса.

В ее присутствии Мари всегда веселилась.

— Дези, без тебя я бы свернулась, как прокисшие сливки.

— А как у вас с Рори? Я слышала, как вы оба хихикали всю ночь, — спросила Дези, стараясь сохранить небрежный тон. Она всегда старалась выпытать детали супружеского блаженства от сдержанной Мари. — Это было божественно?

Мари призналась, что да.

— Настоящий экстаз?

— Ты начиталась этих дрянных романов, которых maman натащила в дом! — упрекала ее Мари. Но в конце концов она была вынуждена признать, что — да, конечно, настоящий экстаз.

Дезирэ уселась на кровати Мари, скрестив ноги.

— Расскажи, как все было, с самого начала.

Мари отказалась уточнять, что неизбежно привело к мольбам, подталкиваниям и щекотанью со стороны сестры.

— Выйдешь замуж — сама узнаешь! — со смехом отбивалась Мари.

— Да! Но если моя маленькая сестричка расскажет мне, я лучше подготовлюсь!

— Но это долг maman рассказать тебе, как ты должна подготовиться к встрече с твоим мужем.

Они обе зашлись в приступе хохота, когда представили Евгению дю Бомон, описывающую супружеские обязанности жены.

— Послушай, Мари, я вычитала в книге этой Женевьевы, что невеста ждет жениха в постели, в длинной ночной рубашке, которую она надевает, пока он дрожит в соседней комнате — Смех прервал это изложение. — Пожалуйста, не перебивай! Жених возвращается в халате и пижаме. Он отбрасывает в сторону халат, садится на постель. Теперь он должен взять подол ее ночной рубашки и нежно поднять ее, но до какого места? Вот тут я не понимаю, там не написано. Он поднимает рубашку до ее вздымающейся груди? Или ниже? Ответь мне! — потребовала Дези, сверкая глазами, но стараясь выглядеть спокойной. — И что было с пижамой? Он был в пижаме? Или уже снял? Когда? До того, как приподнял подол ночной рубашки, или после?

Мари схватилась за свой вздымающийся живот:

— Дези, замолчи, а то у меня случится выкидыш!

— Но ты не ответила мне! — настаивала Дези. — Как я должна вести себя в брачную ночь, если никто не говорит мне, что происходит с этим проклятым подолом этой проклятой рубашки?

— А что ты скажешь, если я сообщу тебе, что на мне вовсе не было никакой рубашки? — лукаво спросила Мари.

У Дезирэ рот раскрылся.

— Мари Девлин! Я тебе не верю! Только не ты! Мари что-то шепнула ей на ухо. Дезирэ заморгала.