Барбара Делински - Поворот судьбы Страница 3

– Папа, мы тоже хотим поехать в больницу, но Дункан отказывается нас везти.

– Он у вас?

– Да, спит в кресле. Я его разбужу. Скажи ему, чтобы он отвез нас в больницу. – Она крикнула в сторону: – Дункан, возьми трубку! Это папа.

– Саманта, – позвал Джек.

Голос Саманты звучал приглушенно:

– Нет, Хоуп, мама не умерла, но твоя кошка действительно может умереть, если ты не перестанешь ее так тискать. Ты ей делаешь больно. – Потом она сказала в трубку: – Хоуп хочет с тобой поговорить.

– Папа? – жалобно прозвучал голосок Хоуп.

Сердце Джека сжалось.

– Привет, Хоуп. Как поживаешь, малышка?

– Я боюсь.

– Маме уже лучше. Я еду в больницу. Там я все узнаю подробнее.

– Приезжай сюда, – попросил тонкий голосок.

– Обязательно приеду, – ответил Джек, – но по дороге я должен заехать в больницу. Когда мы увидимся, я все вам подробно расскажу.

– Скажи маме… – Хоуп запнулась.

– Что, дорогая? Трубку взяла Саманта.

– Она опять плачет. Поговори с Дунканом.

– Дункан Блай слушает. – Голос звучал отрывисто. – Какие будут распоряжения?

– Пока никаких. Дело в том, что мне известно совсем немного. Я буду в больнице через час. Я думаю, что девочек привозить не стоит.

– Я и не собирался.

Раздались протестующие голоса, затем трубку взяла расстроенная Саманта.

– Папа, мы не можем сидеть здесь просто так, пока она в больнице. Она нам все-таки мать.

– Ее оперируют, Саманта. Даже если ты приедешь в больницу, тебя к ней не пустят. Послушай, если ты и вправду хочешь чем-нибудь помочь, успокой сестру. Похоже, она сильно расстроена.

– А я, по-твоему, нет?

За резким тоном дочери Джек уловил глубоко спрятанную тревогу. Но Саманта – это не Хоуп. Пятнадцатилетняя Саманта вела себя на все тридцать – маленькая всезнайка, которая сердилась, если с ней обращались как с ребенком. Тринадцатилетняя Хоуп была очень чувствительной и молчаливой. Саманта задавала вопросы, Хоуп улавливала малейшие нюансы ответов.

– Знаю, ты тоже расстроена, – сказал Джек, – но ты старше. Единственное, что ты можешь сделать сейчас для мамы, – это успокоить сестру. И постарайтесь хоть немного поспать.

– Ладно, – пробормотала Саманта.

Джек сосредоточился на дороге. Ему хотелось, чтобы телефон в машине зазвонил и ему сообщили, что Рейчел очнулась от наркоза и чувствует себя хорошо. Но телефон по-прежнему молчал.

Утром нужно будет сделать несколько звонков – перенести деловые встречи. Если Рейчел вскоре очнется, он сможет быть в конторе к полудню. Чем больше Джек об этом думал, тем более вероятным ему это казалось. Рейчел была самой сильной из женщин, которых он знал, – самой сильной, самой здоровой, самой независимой и уверенной в себе. Она в нем не нуждалась. Никогда. Шесть лет назад она оказалась на перепутье жизни и дальше пошла без него. Что ж, это ее выбор. Ее жизнь. Ну и прекрасно.

Тогда почему он мчится на юг? Почему отложил важную встречу, чтобы оказаться рядом с ней? Она его бросила. Она разрушила их десятилетний брак.

Он мчался на юг, потому что это его обязанность – помогать своим дочерям. И потому что страшно боялся, что Рейчел умрет. Он мчался на юг, потому что жизнь с Рейчел была самым лучшим из того, что было до или после, и он до сих пор был благодарен ей за это.

Впервые увидев Рейчел, Джек решил, что она не в его вкусе. Да, ему нравились светлые волосы, и у Рейчел они струились воздушными волнами, но он предпочитал женщин, похожих на манекенщиц. Рейчел Китс к этой категории явно не принадлежала. Она казалась слишком неискушенной. Ни длинных ресниц, ни блестящей помады на губах, лишь дюжина веснушек на носу и щеках и глаза, внимательно устремленные на одного из самых нудных преподавателей, которых когда-либо слушал Джек.

Профессор говорил о рококо и классицизме. Это был известный в своей области специалист, руководивший дипломным проектом Джека. Взамен Джек принимал у его студентов экзамены, проверял письменные работы и помогал профессору в его исследованиях.

Джека не слишком интересовали рококо и классицизм, а еще меньше – переезд с Манхэттена в Тусон, но только здесь он мог закончить образование, получая при этом приличную стипендию.

Его работа была совсем не обременительной. Профессор двадцать с лишком лет читал одни и те же лекции. Джек давным-давно изучил эти лекции и присутствовал в аудитории вовсе не для того, чтобы пополнять свои знания, а чтобы в случае необходимости принести забытую профессором книгу или тетрадь.

Рейчел Китс не пропускала ни одной лекции, увлеченно слушала, делала заметки. Искусствоведение было ее основным предметом. Жила она в общежитии недалеко от Джека. Судя по всему, Рейчел была одна и, если верить беззаботному выражению ее лица, ее это вполне устраивало.

Рейчел была не в его вкусе, и к тому же тогда он встречался с девушкой, которая ему нравилась. Селеста была высокая, длинноногая и на редкость неприхотливая. Она готовила и убирала, но он никак не мог приучить ее стирать. Вот почему как-то во вторник вечером он оказался в прачечной самообслуживания, где вскоре появилась и Рейчел.

Волны льняных волос были подобраны вверх и завязаны бирюзовой лентой, которая абсолютно не сочеталась с лиловой майкой. Белые шорты и босоножки были такими же свежими, как румянец, заливший ей щеки, когда она увидела Джека. На какой-то момент она застыла в дверях, и Джек догадался, что она не знает, что ей делать – остаться или уйти. Чтобы она не ушла, он сказал:

– Привет. Как дела?

– Прекрасно. – Рейчел улыбнулась. Щеки по-прежнему пылали. Прижимая к себе набитую бельем сумку, она оглядела ряд стиральных машин. – Ну вот, – сказала она, увидев две свободные. Еще раз улыбнувшись Джеку, она направилась к ним.

Сердце Джека гулко забилось. Непонятно почему. Он подошел к Рейчел и оперся на стиральную машину.

– Рококо и классицизм, – напомнил он.

В ответ Рейчел пробормотала что-то невнятное. Пунцовая от смущения, она запихивала в машину грязное белье. С минуту он глядел на нее, потом сказал:

– А мое белье сушится.

Никогда еще он так глупо не ухаживал за девушками. Но не мог же он сказать, что она запихивает в машину красное белье вместе с белым. Не мог спросить, что было красным – рубашка, лифчик или трусики. Не мог даже смотреть на эти вещи, потому что это бы ее оскорбило. К тому же он не мог оторвать взгляда от ее глаз. Они были светло-карие с золотыми искорками. Ласковее глаз он никогда не видал.

– Вы ассистент Обермейера, – сказала она, загрузив вторую машину. – Хотите стать преподавателем?

– Нет. Я архитектор.

Она улыбнулась:

– Правда?