Наталья Троицкая - Обнаров Страница 3

Хрупкая, стройная, с иконописным лицом и длинными светло-русыми пепельного оттенка волосами, в простеньком ситцевом платьице, без макияжа, девушка действительно являла собой идеал чистоты и совершенства.

Она спокойно выдержала изучающие взгляды членов приемной комиссии, не проявляя ни нетерпения, ни волнения, ни смущения.

– Это хорошо. Хорошо, – сказал Преображенский. – А почему вы не волнуетесь, сударыня? Перед приемной комиссией положено волноваться.

Профессор по-прежнему сохранял абсолютно серьезный вид, и только в уголках рта залегли две лукавые складочки.

– Я верю в судьбу, – ничуть не растерявшись, сказала абитуриентка.

– Н-да… Н-да… Мы тут, понимаете ли, сидим с утра, звезды открываем. Четыре астронома. Уже, правда, только три осталось. Один в срочном порядке ушел, чтобы самолично пронестись по кинонебосводу. Но не суть. Что вы нам почитаете? Давайте с прозы.

– Отрывок из повести Александра Ивановича Куприна «Олеся».

– Интересно. «Олеси» Куприна у нас давно не было. Попробуйте.

– «Ветер за стенами дома бесился, как старый, озябший голый дьявол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех… Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие трубы, и старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалившийся, вдруг оживлялся странными звуками, к которым я прислушивался с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот заходили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот заходили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверями…»

Профессор Преображенский слушал и пытался припомнить, кто же читал так же хорошо этот отрывок. Прочтение контекста было столь точным и выразительным, что Алексей Петрович очень живо представил себе этот жалкий, старый, расшатанный, полуразвалившийся деревянный дом со скрипучими ставнями, завывающим в трубе ветром и стонущим на все лады человеческим одиночеством.

Жесты, мимика, интонации чтеца были столь гармоничны, а чувства столь действительны, что художественному руководителю актерского факультета, именитому, поистине народному артисту Алексею Петровичу Преображенскому захотелось сейчас же обнять, утешить, наговорить много добрых, ободряющих слов несчастному обитателю дома «со скрипучими ставнями».

– Виолетта Ильинична, – профессор склонился к уху заведующей кафедрой актерского мастерства, – не припомните ли, кто из наших читал так же прелестно этот шедевр, который, кстати сказать, сам Куприн Александр Иванович наряду с «Рекой жизни» считал лучшим своим произведением?

– Так Обнаров и читал. Дипломный спектакль. Помните, у него еще в финале от нервного перенапряжения кровь носом пошла? Как жаль, что он ушел…

– Действительно… Действительно…

– Девочка просто чудесная. У нее еще басня и клоунада, но смотреть нет смысла. И так все ясно, – сказала Заславская.

– Первая умница за четыре последних дня, – с довольной улыбкой подытожила Вильк.

Преображенский кивнул.

– Что ж, милая барышня, весьма недурно. Давайте ваш паспорт.

– Он на столе.

– Нет-нет, это не ваш паспорт. Вы нам свои документы не передавали. Видите, а говорили, не волнуетесь, – все же не сдержался, улыбнулся Преображенский.

Ковалева уверенно и спокойно смотрела на членов приемной комиссии.

– Простите меня за девушку-гота, – тихо, но твердо сказала она. – Мне очень хотелось, чтобы вы, уважаемые члены приемной комиссии, поверили, что я могу быть разной, могу перевоплощаться, могу играть. Я с глубоким уважением отношусь к вам, Виолетта Ильинична, и к вам, Алексей Петрович, и горжусь, что могла учиться на ваших актерских работах. Я с глубоким уважением отношусь к вам, Жанна Семеновна. Я благодарю судьбу, что мне вовремя попала в руки ваша книга по искусству сценической речи. Мне жаль, что я не могу лично принести извинения Константину Сергеевичу Обнарову. Я надеюсь, он понял бы меня. Он ведь актер. Вы же знаете, образ предполагает стиль поведения.

– Да-а… Такого, коллеги, я не припомню, – растерянно разведя руками, сказала Заславская. – Я не пойму, как вы в ведомости дважды оказались?

– Это я помог, – включился в разговор Тимур Шатров, тот самый студент третьего курса актерского факультета, который по просьбе приемной комиссии поочередно вызывал из коридора абитуриентов. – Алексей Петрович, она же наша! Она же все наши дипломные спектакли смотрела, на всех репетициях была. Она нам здорово помогала советами. Мы думали, она вообще с последнего курса. Короче, это я попросил, будто по ошибке, указать Ковалеву дважды в ведомости. Так у нее шансов вдвое больше. Вы же видели, как она умеет перевоплощаться. Наказывайте! Но если таких, как Ковалева, не принимать…

– Шатров! – строго прервал студента Преображенский. – Мне понятны ваши юношеские порывы. Может быть, вы возьмете на себя смелость принимать решения за приемную комиссию? Мы бы в отпуска разъехались. Возможно, ваш гений и в преподавательской деятельности нас сможет заменить?

– Алексей Петрович… – попытался оправдаться студент.

– Сядьте и напишите объяснения на имя ректора!

– Хамка-гот, это точно вы? – Жанна Семеновна с сомнением смотрела то на фотографию в паспорте, то на Таисию Ковалеву.

– Дайте мне минутку, – попросила Ковалева и вытряхнула на пол аудитории из полиэтиленового пакета черного цвета одежду. – Сейчас я куртку надену и парик. Я могу и лицо вновь накрасить, но для этого время…

– Подождите вы с тряпками, – остановил профессор Преображенский. – Воспроизведите, голубушка, хотя бы фрагмент тех перлов…

– Усекайте, тупо базарить я не буду! – с вызовом сказала Ковалева, мгновенно превратившись из «ангела» в «демона».

Бесцеремонно она склонилась через стол к Преображенскому.

– Мне типа улётны и в кайф твои приколы, но я секу, что пошла жара[1]. Объясняю. Хочу поюзать[2] тебя, как махрового прéпода. Я же сейчас поцоканая[3] вся, мне…

– Хватит! Хватит! – Вильк и Заславская протестующее вскинули руки.

– Н-да-а… – тряхнул головой Преображенский. – Что ж, голубушка, пожалуйте на третий тур.

– Простите, вы хотели сказать на второй? – уточнила Ковалева.

– Нет-нет, решительно на третий!