Александръ Дунаенко - Принцесса, дочь короля (сборник) Страница 3

Наташка ответила сразу. Что-то типа:

Мы – рабыРабы с момента зачатияКак только Природа совьёт из любви эмбрион…

Вроде как достаточно, чтобы два молодых существа получили возможность для более близкого знакомства. Что они, собственно, вскоре и сделали, но Коля мне долго в этом не признавался. Рассказывал обо всех и всё. И про студенточку. И про уборщицу в подсобке овощного магазина. А про Наташку молчал. Уже после, когда Коля женился на красавице (конечно же! опять – красавице!) Ирине, когда прожил в далёкой Москве лет 8 или 15, он так, между прочим, обронил как-то в сторону пару фраз.

Не знаю, почему они – и Коля, и Машкович так стеснялись говорить о Наташке. Даже Машкович. Этот герой-любовник на сцене и в жизни, который рассказывал свои истории с женщинами так, что они казались страшной неправдой. У них в театре гибли рододендроны, если случайно им доводилось слышать рассказы Машковича о женщинах. Но – и он молчал о Наташке. А рассказал спустя лет 10 или 18, когда жил уже в Талды-Кургане со своей красавицей и царицей над ним, Тамарой. Рассказал, а потом долго молчал.

Спустя 20–25 лет, и Коля, и Машкович, каждый в отдельности, как Бойль-Мариотт, пытались расколоть меня. Во мне подозревали счастливого преемника и ожидали, традиционного уже, смущения и грустного молчания по поводу пережитых катаклизмов. Но тогда мне нечего было им рассказать.

Я рассказываю сейчас.

В 70-е годы Наташка была красивой умницей-диссиденткой. За перса она вышла замуж именно поэтому. Она полюбила его поэтому. Он полюбил её за красоту, она его – в первую очередь, из диссидентской своей вредности. А не потому, как она потом пыталась версифицировать: сильный, стройный…

Хотела идти всем наперекор, всё делать наоборот – и вышла за перса. Бросила институт, страну (продала Родину) – уехала с персом в Германию.

Органы госбезопасности не могли проигнорировать яркую индивидуальность в виде Наташки. Когда она вернулась из Берлина (Западного) обратно к маме насовсем, Наташку подвергли внимательной диспансеризации. По случаю любого праздника её вызывали на ул. Ленина[1] – и спрашивали: а не Вы ли это, Наталия Васильевна, на заборе слово из трёх букв про русский член нарисовали?

Наташка писала объяснительную, с неё ещё раз снимали отпечатки пальцев и отпускали.

Подозрительным в ней казалось всё: и то, что, играючи, окончила в Берлине (Западном) Академию художеств, что там же, с такой же лёгкостью, родила мальчика.

Подозрительно было, что ушла от мужа, гордая, и приехала обратно от сверкающих витрин и сытого благополучия в нищету и грязь, под колпак НКВД[2].

Когда она свободной своей, несоветской, походкой шла по ул. Карла Либкнехта, в кустах карагача неловко пробирался за ней бдительный филёр: а не выронит ли прокламацию где-нибудь в людном месте эта перерожденка?…

Так несколько лет прошли у Наташки. Потом, из-за подозрительных бёдер, у неё возникли любовные хлопоты с Адамовым Колей. Потом – с Машковичем.

Уж так устроены эти женщины со своими бёдрами.

Но… мужчины приходят и уходят, после них остаются дети.

Наташка родила во второй раз, и в ней перемкнулись какие-то биологические контакты. Она располнела ровно в два раза.

Увеличение фигуры произошло настолько стремительно, что первое время Наташка «не вписывалась» в дверь, задевала столы и стулья. Когда привыкла – пришла ко мне в гости. Потому что уехали Коля и Машкович, а я оставался, хотя и грустным, но живым напоминанием о приятной и весёлой когда-то компании.

Я не знал, что, кроме перемен чисто внешних, в Наташке произошли изменения нового, непонятного мне свойства. Она стала ведьмой, но я этого сразу не заметил.

Это, вообще, нормально, когда женщина, по прошествии определённого времени, становится ведьмой.

Но для этого, как минимум, нужно, чтобы она стала вам близка, хоть каким-нибудь, боком.

Никогда ко мне не приближался ни Наташкин бок, ни вся конструкция, в целом. Да и ведьмой она стала не ко мне, а ко всему миру.

Внешне это выглядело совершенно безобидно. Обыкновенные сеансы экстрасенсорики.

Хотел, к примеру, сосед по даче, у меня кусок земли оттяпать – Наташка руки ко мне на плечи положила, возвела к небу жуткие свои глазищи – и, на другой день, сосед сам на вскопанной земле справедливую межу протоптал.

Вздумал Сашка Чернухин от курения отвыкнуть – Наташка со смешком попросила его представить жаркую, вонючую комнату, переполненную окурками пепельницу, грязные стаканы.

Сашка сбежал.

Потому что я, под руку шепчущей нашей ведьме, сказал ещё про потных женщин. – Насчёт женщин – сказал Сашка – мы не договаривались.

Но целых два месяца, и правда, не курил, удивляясь сам себе.

В общем, в прошлом цивилизованная, прогрессивная и суперсовременная Наташка занялась чёрт знает чем.

В те дни я часто заходил к ней в маленькую квартирку на ул. Карла Либкнехта, развешивал уши, а Наташка пересказывала мне новые откровения, которые, прямо с небес, поступили к ней, вот только-только, минувшей ночью.

По словам Наташки, по окончании курса небесных лекций, к ней непременно должна была вернуться прежняя стройность фигуры, и она уже стала замечать потерю своих гормональных привесов.

Потом, как я понимаю, у неё пошли гонки.

В те дни страшное убийство было совершено в нашем городе. Трёх милиционеров какие-то подонки зверски зарезали прямо на рабочем месте, в служебном помещении.

Всю милицию подняли на ноги, и она сбилась с ног, разыскивая бандитов.

А Наташка сказала, что знает убийц, знает, где их найти.

И – впервые в жизни – сама пошла в КГБ, чтобы «заложить» преступников.

Бандитов поймали. Но Наташку это почему-то не удовлетворило. Она даже расстроилась. По её мнению, арестовать должны были и тех, кто организовал жуткое убийство.

Там, в КГБ, она называла фамилии, но главные виновники так и остались на свободе. Они живут и здравствуют, разъезжают на роскошных машинах, они… управляют городом. Наташка ещё раз сходила в КГБ, но оттуда её с благодарностями, вежливо, выпроводили.

А Наташка, за чашечкой чая и парочкой собственноручных блинчиков продолжала рассказывать мне скандальные подробности из жизни людей, имена которых упоминать даже и неудобно.

Она, якобы, видела, знает, сколько миллионов и кому было перечислено за аферу с кассовыми аппаратами, она знает, может пофамильно назвать всю цепочку людей, которые собирают по области дань для одного, весьма значительного, лица.

У Наташки это было просто.

Она как-то астрально перемещалась, проникала в квартиры, подслушивала, высматривала.

Одним словом, как я уже говорил, у неё пошли гонки, которые можно было сформулировать так: за что боролись, на то и напоролись.

Вечная диссидентка Наташка, за которой всю жизнь бдило и подглядывало недремлющее око госбезопасности, сама, в шизофренических своих мечтах обрела гнусные способности своих извечных врагов.

В последний раз я видел Наташку у себя на работе.

Высокая, цветущая, всё-таки – похудевшая, постройневшая, она вошла в кабинет. Растерянная слегка. Рассеянная. Мы поговорили о пустяках. Таких, например, как предсказания, заглядывание в будущее, которые Наташка освоила буквально на днях.

– А что? – издадут ли когда-нибудь мою книжку? – спросил я Наташку.

Она взяла мою руку, закрыла глаза, подумала: – Ну, тебе ведь это и не очень важно, правда? – ответила. Добавила: – Да, тебя будут издавать маленькими тиражами. Очень маленькими. Твои книги станут семейной реликвией, их будут передавать сыновья внукам и – дальше.

(Что удивительно – ведь она оказалась права. Когда я умер, сын Витя привёл в порядок мои рукописи, набрал книгу в компьютер, и сделал вручную что-то, около десятка, экземпляров. Он пришёл ко мне на могилку, показал, как выглядит книга, полистал страницы…)

Но это случилось много позже. А тогда Наташка ушла, и я её больше не видел.

Мысли о ней неожиданно вспыхнули, когда юный гэбэшник Спивак-Лавров принёс мне посмотреть странную видеозапись. Он её сделал сам и поэтому пришёл ко мне пьяный, с перепуганными глазами.

Я ему и раньше говорил: – Олежка, не бросай телевидение, не уходи ты туда. И говорил – куда. Человеку с добрыми глазами, читающему стихи, еврею к тому же – не место в органах нашей безопасности.

Спасаясь от армии, Спивак согласился на сладкие посулы тайной нашей полиции, пошёл, будто бы, пресс-секретарём, и, по совместительству – видеооператором.