Хилари Норман - Клянусь, что исполню... Страница 3

– И все же это произошло, – отозвался Джим. – Энни – мать троих детей, а я давно женат…

– Правда, женат на Кэри, – сухо вставила Оливия.

– Ливви, перестань, – поморщилась Энни.

– Все мы знаем, что думает Оливия о Кэри, – непринужденно заметил Джим. – Кстати, ты, Энни, думаешь примерно то же самое, хотя ты слишком хороший человек, чтобы произносить это вслух.

– Ага, значит, я плохой человек? – язвительно осведомилась Оливия.

– Ну что ты, ты просто очень честный человек, – с улыбкой ответил Джим.

– Я знаю.

Оливия поддала носком комок земли. Солнце прорвалось сквозь облака, стало совсем тепло. Резкий ветер давно превратился в легкий бриз, и казалось, миллионы миль отделяют их от страшного холма.

– Думаю, я никогда не была такой хорошей, как вы оба, – потому и осталась старой девой.

– Для старой девы ты слишком любишь секс, – заметил Джим.

– Стало быть, я не только плохая, но и развратная. И еще настырная.

– Так оно и есть, – согласился Джим. – Но мы все равно тебя любим.

– Знаешь, какая ты? – задумчиво проговорила Энни. – Ты прирожденный лидер.

– Вот уж нет! – возмутилась Оливия.

– Именно так, – сказала Энни.

– Ты – наша движущая сила, – подтвердил Джим. – Ты притягиваешь нас друг к другу, как бы далеко ни разбрасывала нас судьба. – Он замедлил шаг, огляделся по сторонам. – Неплохое место для снимка.

Фотоаппарат неизменно присутствовал при каждой их встрече. Это было частью ритуала, и, пожалуй, только эти снимки, бережно перебираемые после расставания, обозначали для них течение времени. Когда бы и где бы они ни встречались, им казалось, что ничто не изменилось, потому что не менялись их чувства друг к другу. И только потом уже на фотографиях становилось видно, что миниатюрная, золотоволосая, голубоглазая Энни, пожалуй, чересчур похудела. Или что вокруг темных глаз стройного, элегантного и светского Джима образовались морщинки, а в его темных, почти черных волосах заблестели одна-две седые пряди. Или что время стерло с подвижного, выразительного лица Оливии с высокими, несколько славянского типа скулами, далеким от совершенства носом и удивительными зелеными глазами часть той почти бесшабашной смелости, которая всегда была ее фирменным знаком.

– Когда вы говорите, что я у вас лидер, – сказала Оливия позже, после того как фотоаппарат несколько раз щелкнул, – вы на самом деле имеете в виду, что я вами помыкаю.

– Совершенно верно, – не стал отрицать Джим.

– Я вас тяну, толкаю, проедаю вам мозги до тех пор, пока мы не находим способа снова встретиться.

– Вот именно, – кивнула Энни.

– И за это мы тебя любим, – с теплой улыбкой добавил Джим.

– Вот почему мы собрались сегодня, – сказала Энни. – Ты – причина, по которой мы здесь.

– Неправда, – возразила Оливия. – Мы здесь потому, что сегодня такой день.

– Не совсем, – покачал головой Джим. – Если бы не ты, мы с Энни скорее всего дали бы сегодняшнему дню пройти незаметно… О нет, мы наверняка позвонили бы друг другу, выпили бы по бокалу вина в память о них, но мы не поднялись бы на этот холм. И что более важно, мы были бы врозь. – Немного помолчав, он продолжал: – В основном потому, что предпочли бы не сталкиваться с этим снова лицом к лицу. Мы не такие храбрые, как ты, Оливия.

Оливия вспыхнула:

– Ерунда.

– Это не ерунда, Ливви, – возразила Энни. – Я ужасная трусиха.

– У тебя трое детей, – напомнила ей Оливия.

– Для того чтобы иметь детей, большой смелости не нужно.

– И у тебя, и у Джима хватило смелости связать себя обязательствами.

– А у тебя хватило сил остаться одной, – сказал ей Джим.

– Я не одна, – мягко проговорила Оливия. – У меня есть вы двое.

Другие люди, например Эдвард Томас, женившийся на Энни в 1981 году, и Кэролайн Бомон, которая несколько лет спустя стала женой Джима, обычно считали, что их тройственный союз сложился в школьные годы. Это предположение казалось наиболее естественным, потому что подобная пылкая дружба, как правило, является уделом эмоциональных подростков. К тому же все трое действительно учились в одной школе. Оливия, Джим и Энни входили в анклав Соединенных Штатов в Британии и посещали привилегированную школу в тенистом предместье Лондона Сент-Джонс-Вуд, призванную помочь оторванным от родины американским детям вписаться в новую среду обитания.

Действительно, Джим, Энни и Оливия подружились в школе, а их родители были знакомы между собой, но тогда в дружбе этих трех подростков не было ничего необычного. Они посещали одни и те же классы и вечеринки, Джим и Оливия играли в баскетбол и ходили слушать, как Энни играет на скрипке в школьном камерном оркестре. Они совершали совместные экскурсии, но у каждого из них были и другие друзья. Благодаря счастливому стечению обстоятельств никто из них не чувствовал себя беззащитным чужаком, брошенным в чужую или враждебную среду. Оливия, Джим и Энни происходили из вполне благополучных американских семей, постоянно или временно проживавших в Лондоне. Отец Энни Франклин Олдрич был партнером в уважаемой и процветающей международной адвокатской фирме и в то время возглавлял лондонское отделение. В Лондоне они жили в великолепном особняке вблизи Белгрейв-сквера. Дом безупречно вела Грейс Олдрич, мать Энни. Отец Джима, Карлос Ариас, почтенный вдовец испанского происхождения, оставшийся с двумя сыновьями и племянником на руках, твердо руководил кораблестроительной империей Ариасов из своего офиса в Пел-Мелл. А также успевал править домочадцами в роскошных апартаментах на Риджентс-парк. А мать Оливии, Эмили Сегал, работала консультантом в детской кардиологической клинике на Ормонд-стрит. Артур Сегал, отец Оливии, сидел дома в Хэмпстеде, собирал коллекцию живописи и антиквариата и поддерживал многочисленные благотворительные организации, в том числе Центр розыска нацистских преступников в Вене.

В восемнадцатилетнем возрасте только что закончившие среднюю школу Оливия Сегал, Джим Ариас и Энни Олдрич были хорошо обеспеченными и уверенными в своем будущем молодыми людьми.

До 4 июля 1976 года.

Годы спустя они вспоминали, где был и что делал каждый непосредственно перед тем, как узнал новость. То, что случилось с ними в День независимости 1976 года, было настолько личным, настолько сокрушительным, что воспоминание об этом дне врезалось в сознание каждого из них и осталось в нем навеки как незаживающая рана.

В этот день все они были приглашены на вечер к Давиду Орбаху. Орбахи снимали огромный дом в Далвиче с садом, плавательным бассейном и теннисным кортом. Те счастливчики, которым удавалось побывать там хотя бы на одном из праздничных вечеров по случаю Дня независимости, во весь голос превозносили щедрость хозяев, а втихомолку рассказывали о творившихся на этих праздниках всяческих безобразиях. В прошлом году там побывал Джим. Потом он рассказывал Энни, которую не пустили родители на вечеринку, что вопреки популярному мифу никто не купался нагишом, хотя многие ныряли в бассейн не раздеваясь. А Оливии, которая тоже не пошла к Орбахам, потому что родители хотели в праздничный день видеть ее дома, он рассказывал, что не заметил ничего похожего на оргию, хотя никогда не видел, чтобы люди так беззастенчиво обнимались и целовались.