Жан-Поль Энтовен - Парижская страсть Страница 3

Когда мы прибыли в Везлэ, она пожелала там заночевать. Гостиница рядом с собором нам показалась приветливой. Там, в пустынной столовой, нам подали ужин, а потом нашу комнату наполнил гром колоколов, очень звучный в летнем воздухе. Этой ночью, когда Аврора спала, произошло событие, с которого, как я и поныне считаю, по-настоящему началось все то, чему суждено было случиться.

Сначала меня разбудили стоны. Аврора видела сон, и сон ее беспокоил, но я не мог угадать, наслаждается она в нем или мучается. Потом эти стоны стали болезненными, и, когда я попытался разбудить ее, чтобы прервать кошмар, Аврора засмеялась — я никогда еще не слышал, чтобы она смеялась так нагло-вызывающе. Там, во сне, она бросала вызов. В конце концов она открыла глаза. При виде меня она сделала движение, будто пыталась защититься. Как будто я был ее врагом. Я постарался ее успокоить. Придя в себя, она подошла к открытому окну и рассказала мне свой сон.

Сначала она увидела себя голой на кладбище, ей было холодно.

— Ты исчез, — сказала она мне, — но я должна была тебя подождать, и я села на могилу; мрамор был на удивление теплым…

Она колебалась, продолжать ли. Я настаивал.

— Вдруг, — снова начала она, — со всех сторон стали появляться люди, я не понимала, откуда они выходят, пьяные они или мертвые — но они тоже были голые… Эти люди, казалось, меня знали. Они меня звали по имени, их голоса сливались в мрачный хор, они приблизились… Потом они начали меня ласкать. Это было одновременно отвратительно и приятно…

Она следила за мной, но я притворялся равнодушным. В ее глазах отражались ночь и желтый лунный луч.

— И тут позади них я увидела тебя… Ты хотел подойти и помочь мне, но они тебя не пускали… Эти люди меня ласкали, их лиц я не видела, у них были обжигающие руки… Я знала, что ты смотришь и страдаешь… И это доставляло мне жестокое наслаждение… Это был кошмар, но я хотела, чтобы он продолжался…

Закончив свой рассказ, Аврора легла. Она взяла мою руку, заснула, и тишина нас укрыла, как простыня… Этот сон меня встревожил. И еще более встревожила меня ее потребность откровенно рассказать его мне. Я чувствовал страшную, хотя и неясную угрозу. Все слова, которые я мог бы сказать, замерли на губах и растворились в водовороте чувств.

8

На следующий день у нее возникло желание ехать в Италию. Чем дальше на юг, тем небо становилось чище. Она пела. Время от времени она останавливалась, чтобы сфотографировать поле, тучу или дерево. В дороге она хотела, чтобы я выучил слова легкой арии, где был рефрен: «Tengo miedo de morir sin ti». Слушая наши голоса, сплетенные в одной песне, нас можно было принять за блаженных влюбленных, беззаботных и счастливых.

После границы начался горный серпантин — туннель, поворот, опять туннель, от света в тьму, из тьмы — к свету, с двух сторон скалы, обрывы и огненный горизонт вдалеке. И машины, машины…

Малейшая неловкость, невнимательность — и мы бы разбились. А вот Аврору эта дорога возбуждала. Слившись с машиной, она смеялась, издавала вопли восторженного ужаса, будто мы катались в парке на русских горках. Эти повороты были в ее вкусе. Они позволяли ей впрыскивать в каждую минуту дозу реальной опасности, которую она воспринимала так легко, будто это была всего лишь игра. Это чередование тьмы и света, это туннельное ослепление, эта близкая опасность напоминали мне о жизни, которую мы вели в течение шести месяцев, непредсказуемый ритм которой меня взвинчивал и опустошал. Может быть, мы приблизились, она и я, к высшей точке, к перевалу, который подстерегает любовников? Сумеем ли мы его преодолеть? Может быть, для нас это уже начало пресыщения и отлив?

9

До сих пор никто еще не вызывал у меня такого волнения. Аврора, будто сама того не ведая, добралась до самой глубины моего существа, куда никто до нее не проникал. Этим она меня держала. Любое удовольствие мне казалось безвкусным и пустым, если она не оставляла меня слегка неудовлетворенным. И она превосходно разобралась в механизме моей души. И все в ней переломала. Так равнодушный завоеватель грабит святыни захваченных стран.

Вскоре мой здравый смысл выкинул белый флаг. Я потерял возможность скрывать свои чувства. Я проявлял их так охотно, что они становились все сильнее. Я гнался за чувствами, которые возникали только потому, что я за ними гнался. Моя ловкость, мой опыт, моя осторожность перешли на сторону врага. Их измена была похожа на бегство предавшей армии.

Иногда она обнимала меня пылко, как давно любящая женщина. Но это продолжалось недолго. Угли быстро остывали, и Аврора становилась высокомерной, она почти презирала меня за то, что поддалась страсти.

Одним словом или внезапным отчуждением она отбирала у меня то, что я уже считал своим. Но я не обижался — эта недоступность добавляла пикантности нашим отношениям, и я ни за что не согласился бы ее лишиться.

Я решил принимать все как есть. В этом моя страсть даже находила некую новизну, тревога придавала остроту ощущениям, когда излишек благополучия мог бы их притупить. Почему эта моя страсть захотела выразиться именно в грубой измене самому себе? Не знаю. Таким уж я родился.

При этом у меня было предчувствие, что этот круговорот порывов и уверток недолго продлится. Аврора придала нашей истории чересчур сильное ускорение. Она вела себя так, что прошлое и будущее нам было в равной степени запрещено. Ее переменчивое настроение оставляло нам только одно время для совместной жизни. Я жил под дамокловым мечом менее искреннего желания, вздоха, сердитого выпада в мою сторону. Я спал вполглаза. Я чувствовал непокорность даже в ее согласии. В несколько месяцев она навязала мне роль партнера нервного и нерешительного. Я хотел бы найти уловку, чтобы навсегда привязать к себе эту женщину. И я хотел бы найти силу, чтобы раз и навсегда порвать с ней.

10

Бывают люди, которые притягивают страсть, как некоторые предметы притягивают молнию. Такие люди влекут к себе благодаря особой способности избегать порабощения, становиться недосягаемыми именно в тот миг, когда их пытаются пленить. В них притягивает манера показывать, что им безразлично, какие чувства они вызывают. Этим людям неизвестно, за какие заслуги, дарована способность поддерживать свое горение самостоятельно, тогда как другие, соприкоснувшись с ними, обжигаются и мечтают зажечь свой хворост от их огня. Впечатление такое, что они созданы совершенными, а те, кто увлекается ими, чувствуют себя неполноценными, потому что не научились равнодушию к любви.

И мы перетекаем в них, как воздушные массы неудержимо стремятся из зоны высокого давления в зону низкого. Это почти климатическое равновесие, это стремление пустоты к наполнению, как мне кажется, определяет более или менее точно тайну страсти. Аврора убегала от меня, я бросался за ней вдогонку, в ней заключалось блаженство, в котором я нуждался, и рок указал мне на нее. Любовь в ее наиболее разрушительном варианте есть попытка заставить конечного человека вобрать в себя бесконечность. Это необходимо — но невозможно. И поэтому любовь изначально обречена на неудачу.