Вика Милай - Re:мейк Страница 3

– Сам ты пефект, – отвечаю по-русски, неожиданно озлобляясь и чувствуя, как ком подступает к горлу – вот-вот расплачусь. Почти злорадно выслушиваю, почему я лучшая женщина на планете, и хмурюсь – слышал бы Андрей.

– Как дела? – задаю обычный вопрос, ожидая привычных слов о чужом благополучии. Они для меня как зимнее солнце – не греют, но поднимают настроение. За тысячу километров есть человек, у которого все хорошо, и он позитивен, как предвыборный буклет! Он полон планов по поводу предстоящей статьи или лекции, поездки к родителям. Он счастлив! Без меня. И со мной! Как Андрей был счастлив со мной, а через две недели, после моего ухода, согласно закону сохранения материи, безмятежно уплетал Аллусины пирожки. Что называется «клин клином».

А я который год ищу его в лабиринтах сновидений и зову под утро вся мокрая, со слипшимися волосами на лбу.

Однажды Майкл все-таки не выдержал и молча отвез меня к семейному доктору. Мне прописали витамины и снотворное.

Однако сон не нормализовался. Снотворное, купленное Майклом, я боялась принимать. Мне все казалось, что бессонница и ночные кошмары – это епитимья, наложенная моей совестью.

Я очень благодарна Майклу за все, но никакая благодарность не заменит любовь. Сердце не вместит на свой жесткий диск новую любовь, когда старая занимает всю память и имеет защиту от удаления!

Майкл все еще тараторил, не переставая. Сколько раз просила его говорить медленнее. Я едва успевала переводить, а потом и вовсе бросила.

Сидела и думала, что, если бы я сейчас повстречала свою любовь с грузом своих ошибок, я бы берегла ее, как только любящая мать бережет дитя! Потому что только теперь я поняла, какая это редкость!!! Андрей умней и опытней меня, он знал, он говорил, а я пропускала мимо ушей и не смогла простить и понять.

Майкл вторую неделю в командировке. Рано утром в пятницу я почувствовала, что время пришло.

Распахнув решетчатые ставни окон, я залюбовалась нашим садом. Самолеты прочертили в небе белые инверсионные пунктиры. Такой же была моя жизнь последние годы. Я летела за границей неба, а в памяти оставались лишь инверсионные следы, размытые временем.

Эдвард уже бродил у пруда, очищая гранитные ступени от сорной травы.

Теперь я упивалась этим днем, как в школе началом летних каникул.

Прорвались наружу и зацвели нарциссы. Всего за две недели они появились там, где их вовсе не ждали, – на ровных газонах, под кустами, на тропинках к дому. Каждый год я наблюдала бурные манифестации нарциссов на разделительных полосах моторве-ев, в парках, на обочинах проселочных дорог, осаждающие в равной степени подворья соборов некогда враждовавших конфессий. Они мне кажутся бастующими студентами – желтый хаос в размеренной и сытой жизни. И я удивлялась им каждую весну. Видимо, к каким-то вещам невозможно привыкнуть.

Решение, принятое мной двумя неделями ранее, придавало сил. Мысли были чисты и ясны, как после субботней бани.

Сперва я сдала верхнюю одежду Майкла в лонд-ри и заблокировала свой абонемент в спортклубе. Затем проверила почту и съездила в банк – сняла со счета все доступные средства, поступавшие из конторы, где я работала последние полгода два раза в неделю русским консультантом. Майкл смотрел на мое занятие как на безобидное чудачество и не перечил. Он вообще возражал редко, крайне редко настаивал на чем-то. С ним можно было ладить – только не трогай партию лейбористов и позволяй ему ходить в уличной обуви дома, почитай королеву и готовь омлет на завтрак – впрочем, омлет не принципиален – он будет с тобой мил и приветлив.

С королевской семьей лишь однажды вышла заминка. В мой первый приезд. Майкл, держа в руках старинную линогравюру с изображением красивой девушки с широким открытым лицом и ниткой жемчуга на шее, принялся вдохновенно повествовать о ее величии, ее заботах о своих детях, о ее заслугах перед Англией. Думаю, его красноречию мог позавидовать Тони Блэр, а эрудиции – лондонские гиды. Думаю, Генрих Восьмой знал о собственных женах меньше, чем Майкл знал о девушке с гравюры. Майкл волновался, говорил громко и напыщенно, как перед большой аудиторией. Я услышала несколько раз знакомое слово «тетя». И участливо перебила: «Майкл, это твоя тетя?» Майкл беспомощно повалился в кресло. Это была королева-мать. В молодости. Майклу не пришло в голову, что я могу не знать ее лица.

Итак, я переслала маме две тысячи фунтов – больше не получалось. Позвонила ей днем и, пока объясняла, как она может получить деньги, впервые не почувствовала обычной телефонной отчужденности. Я сама прервала разговор, ссылаясь на дороговизну.

Подруге было отправлено письмо с перечнем просьб. Оля живо откликнулась, деликатно не справляясь об их странности и срочности, лишь сказала, что сделает все возможное. А к вечеру она прислала подробный отчет о проделанной работе и приписку с мелкими домашними новостями.

Ушло два дня на уборку дома, покупку продуктов – скоро приедет Майкл. Я рассчиталась с садовником за два месяца вперед. Майкл был скуповат и платил ему неаккуратно, ворча перед очередной выплатой, что содержание дома обходится ему слишком дорого. У англичан вообще мания, что они все время переплачивают.

И всякий раз, когда я встречалась с Эдвардом в саду, он был грустен, но доброжелателен. Однако выяснилось, что оплата труда не являлась источником эдвардовой меланхолии. Он взял чек, небрежно сунул в карман фартука и понуро побрел дальше.

Я вернулась в дом. Упаковала свою одежду и отнесла гигантский тюк на помойку, оставив только самое необходимое – белье, пару брюк, свитеров, туфли и вечернее платье. Это было умопомрачительное платье от Лагерфельда серебристого цвета. Я надевала его всего пару раз – на Рождество и День рождения. Оно было стопроцентно моим. Узкое платье без швов и пуговиц я натягивала через голову, втискиваясь в него, как змея. И теперь остановила свой выбор на нем. Именно оно будет на мне в ЭТОТ вечер.

Оставались мелочи. Письма от мамы, она так и не освоила Интернет, я выбросила. Сняла свои фотографии со стен. Вернула соседям американские журналы, которые Майкл брал у них для работы над статьей. Труди и Девид – улыбчивые американские пенсионеры, доживающие свой век в Котсвулде, – пригласили меня в дом, расспросили про Майкла, про мою последнюю поездку в Россию. Холодно ли там? Довольны ли люди в этой стране? Любят ли россияне президента? Девид повторил свой излюбленный анекдот о политиках. Мы выпили по бокалу вина, посмеялись. Девиду нравилось извергать крамолы, может быть, так он казался себе молодым, дерзким нигилистом. Его американский английский я понимала без труда. Он не щадил внешнюю политику Англии, высмеивал английскую любовь к лошадям, английскую медицину и приверженность традициям – больше всего доставалось кранам с горячей и холодной водой. «Варвары! Дикие люди! Почему не поставят смеситель?» – клокотал Девид.