Сводные (СИ) - Майер Жасмин Страница 30

— Еще как хочу. Но лучше не сейчас.

— Почему? Ты тут надолго.

Разве? А как долго люди вообще пьют чай? Никогда не засекал.

— Папа пьет чай очень долго.

Не хочу говорить об ее отце, когда ее пальцы снова возвращаются на мои боксеры. Она проводит сверху вниз, это больше похоже на щекотку, чем на ласку.

— Сильнее, — произношу раньше, чем понимаю, что говорю.

Она послушно сжимает пальцами, и я наклоняюсь к ее губам. Чтобы хоть как-то заглушить все те звуки, что рвутся наружу. Никогда особо не стонал, а сейчас просто не могу сдержаться.

Целую Юлю, пока она водит рукой по ткани. Это сошло бы для прелюдии, но сейчас, когда от одного движения я могу взорваться, я больше не могу.

Сдираю с себя боксеры, одной рукой. Даже пальцы дрожат, выдавая мое нетерпение. Не говоря уже обо всем остальном.

— Сильнее. Быстрее. Не бойся.

Это похоже на команды, но на лучшее обучение я сейчас не способен. Чудо, что я вообще разговариваю.

Платон по-прежнему только гремит посудой на кухне, а Юля хихикает:

— Он опять забыл, где чайник. Я же говорила, это будет долго.

Юля проводит рукой сильнее, быстрее, старательно, как я и просил, но я только шиплю сквозь зубы. Боль немного отрезвляет.

Не сдерживаясь, плюю на собственную руку и на глазах у изумленной Юли провожу по члену. Она переступает с ноги на ногу и снова прикусывает чертову нижнюю губу. Потом вдруг плюет на свою ладонь, как исполнительная ученица, и возвращает руку.

Дай мне, боже, сил!

Теперь ее ладонь скользит нежнее и достаточно сильно, но постоянно сбивается с ритма, потому что Юля не перестает изучать мое тело подушечками пальцев. Впадины, вены, изгибы, она очерчивает горячую кожу с таким любопытством, как будто это какое-то восьмое чудо света.

Я с удовольствие побуду для нее анатомическим манекеном, но позже.

Перехватываю ее ладонь, показывая более жесткий обхват. Веду сильнее, резче, по-мужски, только ее рукой. Она быстро учится, и я набрасываюсь на ее губы, чтобы заглушить собственные стоны. 

Мой живот дрожит, лава удовольствия концентрируется в паху, если она выдержит ритм хотя бы больше двух минут, то я…

Я остаются без ее губ, потому что в этот момент она падает на колени и смыкает губы. Мне, черт возьми, приходится прикусить собственную же ладонь, потому что это куда больше, чем я мог бы выдержать.

Ее язык порхает также неумело, она просто посасывает и облизывает меня, как леденец, но я уже в чертовом раю и долго там не продержусь. Кладу ладонь на ее затылок, исполняя одну из своих фантазий. Слегка надавливаю, чтобы она взяла глубже. В глазах мелькает испуг, но она быстро расслабляется, когда понимает, что она все еще управляет ситуацией. Я только направляю.

Юля прикрывает глаза, расслабляет горло, и у меня подгибаются колени. 

Я ударяю бедрами, сильнее перехватывая ее волосы, снова и снова, и понимаю, что увлекся. И так слишком много для первого раза.

Отстраняюсь.

Тугая горячая струя выстреливает ей на грудь, пока я в очередной раз сдерживаю чертов пораженческий стон, глядя на ее покрасневшие губы. Румяные щеки. Лихорадочный блеск в глазах. На то как она снова проводит по члену липкими влажными пальцами.

Поднимаю с колен и целую опешившую, испуганную, а на кухне, которая кажется сейчас такой далекой, как другой материк, только сейчас свистит чайник.

Глава 24

К тому, что у Юли с Платоном есть собственный повар, моя мать привыкла быстро. Она без труда продиктовала ему список продуктов, которые она любит, и блюд, которых стоит придерживаться. А я вторую неделю только и делаю, что избегаю этого парня в колпаке. 

Сегодня воскресенье, выходной даже у повара, поэтому с легким сердцем прихожу на кухню раньше всех. Продуктов в двустворчатом холодильнике даже больше, чем нужно на четверых человек. Не знаю, почему Платон так долго искал вчера чайник. Василий содержит кухню в идеальном порядке и все необходимое можно найти чисто интуитивно.

Нарезаю помидоры и мою листья шпината. Ставлю вариться яйца и заправляю молоком кофемашину. Ничего сложного, на самом деле. Но я и не виню Платона в том, что он нанял повара. Он может его себе позволить, а еще у него, как и у Юли из-за тренировок, нет лишнего времени, чтобы тратить на готовку. Это не прихоть, а необходимость.

В моем случае такой необходимости нет. Может, поэтому я не могу пересилить себя и выдать повару желательное шестидневное меню, которого буду придерживаться. Так и готовлю себе сам, исходя из тех продуктов, которые мог бы купить. Хотя их все равно приходиться брать в общем холодильнике и, в общем-то, мой бунт нелогичен. Незачем идти против системы, когда тебя старательно делают ее частью.

Юля выходит на кухню первой в свободной шелковой пижаме цвета карамели и обвивает меня за талию, пока я, закончив сооружать тосты на противне, прячу их в духовку.

Обнимаю ее и целую в лоб. Потом в щеки. Прислушиваюсь к тишине в квартире и только тогда целую по-настоящему в губы. 

Юля отвечает мгновенно, и мое тело тут же отзывается ее порыву. Хочется уложить ее на кухонный стол и сначала заняться ею, а не овсянкой, которой завтракает мама.

Но в родительской спальне уже звучат голоса, и мы отстраняемся.

— А не надо было выходить без футболки, — шепчет Юля, ведя ногтем по моему животу, и спотыкается на резинке спортивных штанов.

Слишком свободных, и сейчас они топорщатся палаткой. Проклятье.

— Проследи за таймером, — быстро целую ее опять и ухожу в спальню.

Копаясь в шкафу, слышу:

— Юля, как здорово, что ты решила приготовить нам завтрак!

— Это не я…

— А кто? — удивляется мама. — У Василия ведь выходной.

Я рассчитывал, что длинная безрукавка скроет низ живота, но в этом и нет необходимости. Мое настроение мигом опускается ниже нуля.

Удивительно, но маме и в голову не пришло, что это мог быть я. К моей готовке она всегда относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. «Я не должна тебе готовить, когда мне было шестнадцать, как тебе, я уже воспитывала ребенка!», говорила она раньше. Или «Нет ничего сложного в том, чтобы приготовить тарелку макарон на ужин».

Звенит таймер, и я беру себя в руки. Молча возвращаюсь на кухню. Юля растерянно оглядывается и радуется, когда видит меня. В отличие от меня, она с кухней на «вы». Оно и понятно, ведь у нее с детства был личный повар.

Открываю ящик и достаю прихватку.

— Так вот, где у нас лежат прихватки, — удивляется вошедший на кухню Платон. — Я вчера так долго искал. Василий постоянно все переставляет!

Слышу, как Юля тихо прыскает, стоя к отцу спиной, пока делает кофе. Василий мало того, что добился от каждого члена семьи точного граммажа всех продуктов, он еще и кухню оставляет после готовки в таком виде, что ее хоть сразу фоткай для семейного мебельного каталога. Каждая утварь всегда лежит на одном и том же месте.

— Спасибо, Кость. Неужели ты сам все сделал? Выглядит невероятно.

Платон садится во главе стола, пока мы с Юлей накрываем завтрак.

Смущение — не самое привычное для меня чувство, так что я просто киваю, глядя под ноги.

Я не сделал ничего особенного. Всего лишь разложил купленные маслины и сырную нарезку из холодильника по тарелкам, сделал горячие тосты, сварил овсянку и яйца. Но Платон так приятно удивлен, что я невольно распрямляю плечи.

— Ну, чем сегодня займемся? — спрашивает моя мама, насыпая свежих ягод в тарелку с овсянкой. — Юль, не хочешь сходить по магазинам?

Юля почему-то прожигает взглядом отца, но тот сосредоточенно мешает кофе.

— Купим новых платьев. Скоро новый год, у вас наверняка будут вечеринки. А мне нужны новые сапоги и перчатки. Что скажешь?

Юля все еще смотрит на отца, а потом медленно переводит взгляд на тарелку.

— Спасибо, конечно… Но мне вещи и так некуда складывать.

— Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться, солнышко. С твоей фигурой сам Бог велел носить платья, юбки, а не эти бесформенные батники и джинсы. Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?