Филфак (СИ) - Гордеева Алиса Страница 30

— Илюш! — голос Румянцевой струится шелковой лентой, но мне требуется время, чтобы осознать: Аня зовёт меня. Дурацкое имя! Никогда его не любил! То ли дело Сашка, Саня, да просто Фил, в конце концов! — Соколов, что с тобой?

Выныриваю из неспокойного океана воспоминаний и упираюсь в обеспокоенный взгляд своей Пуговицы. Или не своей?

Сейчас, когда память накрыла волной цунами, а чувства к Яне кажутся до невозможности нелепыми и неуместными, мне до хрипоты в голосе хочется шептать Аньке о любви! Схватить её в охапку и, пока та брыкается и визжит, усадить к себе на колени, а потом зацеловать до распухших губ и пьяного блеска в глазах. Мои чувства к этой нежной, солнечной девочке настолько прочно въелись под кожу, что даже Даяне не в силах их обнулить.

Если бы не одно «но»…

Царёв… Он опять что-то вякает и смотрит на меня, как на отребье… Провинциальный мальчик на дешёвом седане, возомнивший себя пупом земли. Я таких ломал с Шахом и Борзым на раз-два. Не знает Артурчик, что играет с огнем! От наигранной заботы Царева сводит скулы, как от кислого лимона. Урод! Он только сообразил, что Анька вся дрожит и наконец снял с себя куртку, хотя просто обязан был сделать это ещё там, возле остановки. Видел же, что мне нечем было обогреть его, пусть и бывшую, девушку. Или, быть может, не такую и бывшую?

— Почему ты отпустила мою руку? — с робкой надеждой смотрю на Аню и про себя умоляю, чтобы та ответила всё что угодно: разволновалась, испугалась, хотела защитить… Но Пуговица бьёт под дых:

— Понимаешь, Артур из влиятельной семьи, — произносит, краснея, и виновато отводит взгляд, а я с трудом верю услышанному. Что Румянцева такое несёт? Неужели так замёрзла или устала, что мозги впали в спячку? Или это я так сильно заблуждался на её счёт?

Отрешённо смотрю в пустоту. Силюсь понять, где правда, а где вымысел. Меня ломает от переизбытка информации. Голова гудит, а мир вокруг идёт чёртовым колесом. Моя глупая девочка, если бы она только знала, насколько сильно ошибается в своём выборе! С другой стороны, мне не привыкать быть третьим лишним.

Залпом выпиваю, принесённый Царёвым, кислый кофе. Дрянной американо ничуть не изменился с нашей последней встречи. Жаль, только память на этот раз не выжигает дотла.

Смотрю в окно, за которым мелькает незнакомый город. Серые, безликие улицы, мигающие светофоры, редкий свет в окнах домов. Я здесь чужой! И вроде душа должна ликовать от вернувшихся воспоминаний, от возможности раз и навсегда сбежать из этого провинциального ада, но кошки на сердце скребут как бешеные.

Я жду не дождусь, когда Царёв наконец затормозит, чтобы пулей вылететь из тачки и потребовать от Ани объяснений. Как дурак, хочу верить, что попросту не расслышал её слов, что всё не так понял. Но я снова ошибаюсь! Уже в следующие мгновение Румянцева спешит от меня избавиться, чтобы как можно скорее остаться с Царёвым наедине.

Да гори оно всё синим пламенем! Мне бы добраться до общаги и снять с себя, пропахшее печным отоплением барахло, а после позвонить Шахову. Хватит, напутешествовался! Пора домой.

Не оглянувшись, вылетаю из душного салона авто. Внутри всё дрожит от обиды и боли. Стоя на перепутье двух жизней, двух абсолютно разных судеб, я никак не могу окончательно вынырнуть из одной и вернуться в другую.

Скрип тяжёлой двери. Спёртый воздух общажной жизни сносит с ног. Плетусь через мрачный коридор и через силу обворожительно улыбаюсь вахтёрше на входе. Я обаятельный гад! У моих ног валяется не одно разбитое сердце! Что ж, грех этим не воспользоваться.

Марья Ивановна безропотно меня впускает, а после нескольких минут душевной беседы о негативном влиянии гаджетов на современную молодёжь и небывалом очаровании её внучки — милейшей Нинель, даже соглашается врубить водонагреватель на втором этаже, дабы я мог принять душ.

Не зацикливаясь на мерзком запахе прокисших щей с кухни, страстных стонов из-за закрытых дверей 202-й комнаты и перегоревшей лампочке в коридоре, бесцеремонно нарушаю сон Петухова. На полную врубив свет, ищу, во что переодеться, и за одним высматриваю мобильный соседа. Я не готов ни дня терпеть общажные будни и с радостью вырву из лап Морфея Шахова! Медовый месяц закончен! Пора Яну и о непутёвом младшем брате вспомнить!

Миша недовольно ворочается. Едва приоткрыв глаза, начинает щуриться. А удостоверившись, что это всего лишь я — его сумасшедший сосед, накрывает голову подушкой и, поджав к груди ноги, снова засыпает. Что ж, так даже проще!

В угол кидаю мокрые вещи, с полки, не особо разбираясь, беру первые попавшиеся штаны и махровое полотенце. Вот только мобильный свой Миха куда-то запрятал, что б его!

Наспех освежившись под душем, бреду обратно в тесную комнатушку. В животе урчит от голода, мысли в предвкушении скорого возвращения к привычной жизни танцуют ламбаду. Я даже, грешным делом, заглядываю в чайник: когда ещё представится возможность хлебнуть настоящей студенческой жизни? Правда, агрегат вычищен до блеска, а вместо пельменей в нём обыкновенная вода.

— Если хочешь пожрать, иди на кухню! — недовольно фырчит Петухов, под невыносимый скрип матраса переворачиваясь на другой бок. — Там вечно какая-нибудь растяпа оставляет на столе еду. И свет погаси, Сокол! Имей совесть!

— Какой я тебе Сокол? — смеюсь долбанной судьбе в лицо, но свет выключаю. А после и правда плетусь на кухню: Миша не виноват в моём ночном прозрении.

Я всегда считал, что студенты в общаге с вечера до утра только и делают, что кутят. Нет, никогда им не завидовал, но и ботаников среди них не наблюдал. Да и как можно нормально учиться в этом коммунальном аду? Тазики, общая душевая, скрипучие кровати, соседи со своими тараканами в голове и вечная борьба с голодом… Наверно поэтому, когда слышу тихий девичий голосок, из раза в раз повторяющий как мантру одну и ту же фразу на ломанном английском, застываю в шаге от приоткрытой двери на огромную кухню. Там, среди кислых щей и горы немытой посуды, посреди ночи кто-то робкий, но весьма ответственный, судя по всему, готовится к предстоящим парам. Произношение, мягко сказать, отвратное! Звуки не чистые, ударение хромает, да и артикли пляшут от слова к слову. Но упорное рвение к знаниям кажется мне весьма похвальным. Я и сам, в принципе, всегда серьёзно относился к учёбе.

Когда девчонка в очередной раз коверкает простое слово, перестаю таиться за дверью и нарушаю ночное уединение зубрилки.

— Глагол «гет» неправильный, — мотая головой захожу на кухню. — В прошедшем времени используется форма «гот».

Каково же моё удивление, когда за дальним столом замечаю Нинель… Без боевого раскраса, в обычной белой футболке и забранными наверх волосами она видится мне вполне нормальной, даже немного домашней и милой.

— Ты? — мы произносим почти одновременно и настороженно смотрим друг на друга.

— Самый умный, да? — Нина начинает суетливо собирать учебники. — Или решил отомстить за вчерашнее? Так, имей в виду, Соколик, я ни о чём не жалею.

На округлых щеках девушки проступает румянец. Застигнутая врасплох, она никак не может войти в образ роковой женщины.

— А ты, оказывается, вполне себе нормальная. — пропускаю нападки Нины мимо ушей и сажусь напротив. — Помочь с английским?

Делать мне всё равно нечего. Без мобильного я застрял в общаге как минимум до утра.

— Ладно, – кусает пухлые губы Нинель. – От помощи не откажусь. Вот этот отрывок, — девушка тыкает указательным пальцем в учебник. — Его нужно переделать в прошедшее время и выучить. А я торможу…

— Разберёмся, — улыбаюсь в ответ и приступаю к делу.

Минут через двадцать мы заканчиваем работу с текстом: ничего сложного, да и Нинель небезнадёжна в изучении языков. Но даже когда девчонка убирает конспекты и закрывает словари, мы не спешим по своим комнатам. Нина угощает меня сладким чаем с шоколадным пряником и до самого утра мы просто говорим. Для меня становятся откровением её добрый нрав и вполне себе достойные мысли в голове. По всему видно, она любит детей и станет отличным педагогом. А весь этот её антураж — всего лишь маска, за которой скрывается весьма чуткая и ранимая душа.