Это бизнес, детка! (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна Страница 31

— Ты же парижанка, Алекс, зачем тебе башня и поле?

— Не смешно, — насупившись, я обогнала его на лестнице. — Ты прекрасно знаешь, что это неправда.

Антуан приобнял меня за талию, наклонился и шепнул:

— Будет тебе романтическая прогулка по вечернему Парижу, маленькая русская врунишка!

Я ничего не ответила, но настроение испортилось. Да, я врунишка. И не просто врунишка, а профессиональная лжица. Люблю свою работу, виртуозно умею прикидываться — вон, даже его семейство поверило, что я из Парижа. Но сейчас эта мысль тяготила меня. Если бы можно было признаться Антуану, стать самой собой, искренней, честной, просто Алёшкой… Но этого не случится никогда, а дядя учил всегда принимать неизбежное со стойкостью оловянного солдатика.

Парижская квартира маркизов с Лазурного берега поразила меня с самого порога. Даже не мебелью, хотя мебель была шикарная — то просто дорогая, то антикварная, а своими размерами. Какие-то немыслимые трёхметровые потолки — я даже присмотрелась, нет ли на них фресок, как в церкви. Длинный коридор, огромная гостиная, она же столовая, окна… О, высоченные окна в старом формате, ещё не стеклопакеты, а деревянные, с двойными рамами, со смешными пупочками вместо ручек! А за окнами — Марсово поле. Я узнала его не сразу, подумала, парк какой-нибудь. Подошла, чтобы рассмотреть вид, — и залипла. Разве можно так жить, практически рядом с Эйфелевой башней, напротив сверкающего золотом купола Инвалидов, в самом сердце Парижа, и не восхищаться этим каждый день?

Антуан не восхищался. Сбросил сумки в коридоре, пинком отослал ботинки к зеркальному шкафу, прошёл в гостиную и, даже не глянув в окно, упал в кресло. Всего этого я не видела, но угадала по звукам. Мои глаза были там, с другой стороны стекла, над деревьями и крышами домов. Я впитывала и запоминала расступающееся свинцовое небо, сквозь пелену которого падали на землю почти ощутимые лучи заходящего солнца, нежный пушок только что проклюнувшихся листьев на деревьях, золотящихся от заката, нестерпимый блеск шлема над дворцом Инвалидов, все эти пятьдесят оттенков серого, голубого, розового и зелёного… Но краем уха всё же слышала телефонный разговор Антуана с какой-то женщиной, весьма эмоциональной:

— Добрый вечер, Габриэла… Да, это я, Антуан. На несколько дней приехали… Нет, не стоит беспокоиться! Говорю же, не стоит, приходите завтра!.. Нет, не смотрел в холодильнике… Нет, с голоду не умрём, обещаю!.. Выйдем поедим в город… Нет, нет, приходите завтра, Габриэла, всё в порядке!

Когда он отключился, я позволила себе оторваться от созерцания природы за окном и полюбопытствовать:

— Это ваша прислуга?

— Габриэла больше чем прислуга, — ответил Антуан и поманил меня: — Иди сюда. Помассируй мне руку, пожалуйста, сводит…

Я подошла, села на подлокотник, но маркиз одним ловким движением посадил меня на колени, верхом. Вот же… Соблазнитель! Протянул левую руку. Я начала осторожно массировать мышцы, а он снова чуть ли не замурчал:

— О да… Сильнее! Не бойся…

Сильнее? Смотри, как бы больно не было потом. Но он мужественно терпел и жмурился, как кот, которому теребят хвост.

— Больше чем прислуга — это как?

— Она меня практически вырастила. Родители даже поселили её с детьми здесь, на втором этаже. Она была кухаркой, уборщицей, нянькой, незаменимой. А потом приехал её муж из Испании, они сняли квартирку, зажили семьёй. Но Габриэла не перестала у нас работать. У неё сын почти моего возраста — мой самый первый друг и соратник во всех проделках… Нас даже наказывали вместе.

Антуан рассказывал неспешно, в своей средиземноморской манере, а я массировала руку, переходя всё выше и выше. Добралась уже до плеча, когда услышала приказ:

— Сними верх.

Именно приказ, тоном, который не располагал к размышлениям. Я потянула края блузки вверх, стащила её, бросила на пол. Розовый с белыми кружавчиками по краю лифчик, похоже, возбудил его, потому что Антуан впился в мою грудь одной рукой, сминая поролон, ткань… Чуть не порвал, но я быстро расстегнула застёжку, скинула лифчик, продолжая массировать его руку. Его пальцы сжали груди почти до боли, и я невольно вскрикнула, но Антуан привлёк меня к себе, не обращая внимания на сопротивление, коснулся губами соска… Втянул его ртом, прикусил слегка. Дрожь пронзила меня с ног до головы — такого ещё никто никогда со мной не делал. Так — властно, небрежно, только для себя. Но мне отчего-то нравилось. Он был первым, кто брал то, что хотел, брал от меня всё, как хотел… Не спрашивая разрешения, не ища согласия в глазах…

Даже не знаю, чем именно, но я почувствовала, как что-то давит мне на промежность. Что-то росло прямо подо мной. Ни с чем не сравнимое ощущение мужского достоинства. Но не успела я порадоваться за моего маркиза, как в двери раздался скрежет ключа, шаги по ковру коридора и тихий возглас. А потом с непередаваемым испанским акцентом женский голос воскликнул:

— Йа не смотрю, йа ушла на кухню, йа тут нет!

Антуан тихо выругался. Гармония была нарушена, возбуждение, охватившее нас обоих, схлынуло. Прикрывшись руками, я глянула в коридор, откуда отлично просматривалась гостиная, но тень женщины мелькнула и скрылась.

— Габриэла-а-а! — громогласно простонал Антуан. — Я же сказал — не надо сегодня приходить!

— Да я что, я ничего, йа тут нет, не смотреть… Йа только покушать принесла… — раздалось с кухни.

Меня пробило на смех. Истерический. Соскользнув с коленей маркиза, я подобрала лифчик и блузку, принялась одеваться, а Антуан встал, явно рассерженный, и отбросил бельё из моих рук куда-то за диван. Потом гаркнул:

— Габриэла! Я же сказал, в городе поем!

— Да какой город, какой город! Что в городе можно съесть и не болеть потом десять дней с твоим желудком! Я принесла домашнее, приготовила своим, ну да ничего, они перебьются, ведь такое событие — Антуан приехал!

Быстрый говорок с кухни смешил меня всё больше. Антуан фейспалмил изо всех сил, но меня не отпускал — вот так, наполовину голую, держал в руках:

— Габриэла, иди домой, ради всего святого!

— Да я вам не помешаю, только разогрею, сейчас-сейчас!

Закатив глаза, Антуан только покачал головой. Я же выдрала у него блузку и натянула на голое тело:

— Прекрати возмущаться, вон как тебя любят!

— Я хочу, чтобы ты меня любила! — его шёпот обжёг ухо, и я снова задрожала. Ну нельзя же так! Пора опять медитировать! И я представила горячий песок, ласковый тихий шум волн, прибой бьётся о мои ноги, зовёт их за собой… И тёплые руки касаются моих плеч, увлекают куда-то… Тьфу ты! С Антуаном не помедитируешь. Тащит на кухню. Ну что за…

Габриэла, сухонькая, жилистая, ещё не старая, но уже и не молодая женщина с длинной чёрной косой, закрученной в шиньон, суетилась у духовки. Увидев нас, застыла, всплеснула руками и чуть ли не всплакнула:

— Антуан, мальчик мой! Каждый раз, как вижу, не могу налюбоваться!

Маркиз, к моему удивлению, наклонился с высоты своего роста и обнял её, так сердечно, что я ему даже позавидовала. С дядей у нас никогда не было таких отношений… Потом отстранил и начал ругать: