Друзья по постели (СИ) - Драготи Анастасия Страница 31

Там было написано единственное слово.

«ЭМИЛИ»

Красная помада

Артур Шедвиг

Я лежал в костюме на своей кровати и вертел в руках сложенный лист бумаги.

Письмо.

Эмили.

Где-то полгода назад, в пригороде Бостона мы с Мо решили залечь на дно на пару дней и отдохнуть от постоянных разъездов. Тогда меня ещё и нашла ФБР, поэтому мы бесцельно катались по Америке, ночуя в дешевых мотелях или вовсе засыпая в машине.

В этом городе я случайно столкнулся с одной девушкой, которая курила сигареты за одной забегаловкой, в которую я зашёл, чтобы купить перекусить. И, когда я проходил мимо неё, то почувствовал этот проклятый запах манго. Я подошёл к ней, попросил одну сигарету, решил, что это последняя слабость, касающаяся Эмили.

А в итоге после этого разговора я сел, и написал Эмили первое письмо.

Выразил всё на бумаге.

Поверить, не могу, что я и правда это сделал.

Но после писем и правда становилось легче.

Я думал, что выкину их после того, как вернусь и увижу, что она меня уже не ждёт.

Как всегда, всё полетело к чертям собачьим. Эти письма проехали со мной половину Америки, а теперь я хранил их в коробке в шкафу.

Одиннадцать писем, хранящие в себе мою самую сокровенную тайну.

О которой никто не должен знать.

Особенно она.

Я развернул письмо и начал его перечитывать:

«Привет, Эмили,

Понятия не имею, зачем до сих пор продолжаю заниматься этим безумием, но мне становится легче каждый раз после того, как я напишу тебе всё это.

Сейчас середина октября, мы с Мо приехали в Нью-Йорк. Люди здесь уже во всю готовятся к Хэллоуину, а у меня почему-то нет ощущения праздника. Наверное, это потому, что я вспоминаю свой первый и последний Хэллоуин, который мы отметили вместе.

Ты заставила меня надеть это идиотское трико Робина, главного помощника Бэтмена, и я хотел скорее оказаться на месте его родителей. Но всё изменилось, когда я увидел тебя в костюме Летучей Мыши.

Сейчас я задумываюсь, какой костюм ты выбрала в этом году. А выбрала ли? Может быть, в этом году ты решила не праздновать. Хотя этот вариант представляется мне невозможным. Ты любишь все эти праздники.

Но я сел писать это письмо не из-за этих глупых воспоминаний.

Сегодня на Верхнем Ист Сайде я увидел девушку, похожую на тебя. Я подошёл к ней и почувствовал себя ещё большим дураком, чем до этого.

Во-первых, я заставил тебя отрезать волосы прямо перед уездом, за что до сих пор чувствую вину. А, во-вторых, на этой девушке было то же самое платье, что и на тебе в тот день, когда ты ушла на деловую встречу с Сиднеем Эвансом. Когда я впервые сказал Мо, что люблю её.

Тогда я подумал, что это платье выглядит по-идиотски, и кто вообще может посмотреть в нём на тебя?

Сейчас же, увидев это платье и вспомнив, как ты выглядела в нём, я понял, что оно идеально подходит тебе.

И мне представилось, как мы приехали с тобой в Нью-Йорк, и ты гуляла бы в этом самом платье, а все взгляды устремлены на тебя. Я, как самый последний ревнивец, прижимал бы тебя к себе, а ты едва ли не через каждый шаг напомнила мне о том, что ты только моя.

Боже, как бы я хотел вновь услышать от тебя эти слова.

Но ты ведь уже наверняка меня не ждёшь.

Ты всегда была такой независимой, справлялась со всеми проблемами сама.

Сегодня впервые за всё это время мне захотелось позвонить тебе.

А потом я понял, что ты вряд ли возьмёшь трубку, если увидишь мой номер.

На моё счастье (или к моему самому большому разочарованию?) по всему Нью-Йорку стоит очень много таксофонов, поэтому я, заплатив один доллар, совершил звонок в Канаду.

Ты подняла трубку и, смеясь, тихо сказала: «Эмили Эндрюс».

После этого я так и не смог сказать тебе ни одного слова.

Ты была в сотнях километров от меня, и, что самое главное, ты была счастлива.

Как я мог разрушить это?

И я положил трубку, обещая себе, что теперь это точно была последняя слабость, связанная с тобой.

Как и это письмо.

Больше не напишу тебе ни одного.

Подводя черту…

Прощай.

Твой предатель»

Я подписывался так в каждом письме.

После этого я написал ещё девять писем.

И за каждое письмо я ненавидел себя.

Но я ничего не мог поделать с этим.

Когда-то забытая, практически смертельная, болезнь под названием «Эмили Эндрюс» вновь была в моём организме. Вот только моё лекарство и стало моей погибелью.

Никогда не думал, что вновь заражусь.

А тогда, в Нью-Йорке, я буквально умирал из-за этих проклятых чувств. Моим спасением стала Морган. Я попытался вспомнить, из-за чего я так влюбился в неё. И на этих воспоминаниях смог воссоздать некое подобие тех чувств, что были в начале.

Но каждую сраную ночь в моём воображении появлялись совершенно не её образы.

Звонок телефона вытянул меня из воспоминаний. Такой мерзкий звонок мог стоять только на одного человека. Поэтому я ответил, даже не посмотрев на дисплей:

— Привет, Кев.

— Ты не хочешь купить перед работой кофе? — спросил у меня Кевин, как всегда даже не поздоровавшись.

— Скоро буду, — говорю я и уже собираюсь отключиться, когда вспоминаю одну деталь и вновь прикладываю телефон к уху. — За тобой заехать?

По голову я слышу, что Кевин улыбается, когда произносит:

— Думал, ты уже и не спросишь.

Я сбросил вызов и, быстро встал с кровати, посмотрел на открытую дверцу шкафа. Надо убрать письмо, не хватало ещё таскать его с собой, словно я грёбанный сталкер.

Я заехал за Кевином, и через пятнадцать минут уже здоровался с Лео и Брюсом в нашей любимой кофейне напротив офиса. Мне кажется, она жила исключительно из-за того, что практически весь участок ежедневно заходил сюда попить кофе. А кто-то (Эмили) и не один раз.

Хотя откуда мне знать, сколько кофе она пьёт теперь?

Колокольчик над дверью зазвонил, и я почувствовал, что это была она.

Не знаю, как у меня получилось это, но я сразу же понял, что это она.

— Доброе утро, — своим нежным голоском поздоровалась она, подходя сначала к Кевину, потом к Лео, а следом и к Брюсу, обнимая их в знак приветствия. За её спиной стоял её новый надоедливый напарник.

— Даже не обнимешь меня? — чуть выгнув вверх бровь, спросил я, быстро оглядывая её деловой костюм и майку с небольшим вырезом. В целом, ничего экстраординарного, но у неё всегда был этот необъяснимый шарм в одежде, из-за чего у меня всегда вставал. Сегодня даже её любимая ярко-красная помада смотрелась как-то по-особенному. И почему я начал считать, что она не идёт ей?

Год назад она каждое утро просыпалась и, собираясь на работу, красила губы именно в этот красный оттенок от Dior. Это был своеобразный протест обществу и вызов её давнему врагу, Хамелеону. Наверное, этот цвет очень помогал ей держать улыбку на лице целый день, ведь абсолютно каждый человек при встрече с ней неизменно смотрел на её губы. Эмили знала, насколько обезоруживающая у неё улыбка, и всегда использовала это.

Она всегда, смеясь, уворачивалась от моих поцелуев во время рабочего дня, потому что тогда ей бы пришлось заново подкрашивать губы. До того, как наши отношения начали рушиться, я часто говорил ей, что эти губы идеальнее всего смотрятся на моём члене, а она, смеясь, отвечала, что если я буду хорошим мальчиком весь день, то получу награду в конце.

Но она не знала, что идеальнее всего смотрелись её губы натурально-красного цвета после моих поцелуев.

А теперь, никогда не узнает об этом.

К моему изумлению, она окинула меня надменным взглядом, а затем (вот чего я вообще не мог от неё ожидать после вчерашних фокусов с моим препарированием) прижалась ко мне. Я застыл, как истукан, даже боясь вздохнуть, а когда попытался положить руке ей на талию и обнять в ответ, она уже отстранилась.

— Давай закончим вести себя, как маленькие дети? — неожиданно предложила она, глядя мне в лицо, а на её губах застыла тень улыбки. — Да, у нас большое совместное прошлое, но это прошлое. Сейчас же нам надо работать вместе, а вести войну на два фронта для меня слишком утомительно. Что скажешь?