Тагир. Ребенок от второй жены (СИ) - Сафина Анна Страница 31

— О второй женщине мы позаботимся сами, с ней всё в порядке. А свою жену в ближайшее время я заберу домой. Ни к чему находиться здесь больше положенного, — Тагир отвечает с нетерпением, жестко, не намереваясь продолжать нежеланную тему. — Если на этом всё, пусть ее осмотрит гинеколог. Женщина-врач у вас есть?

После его слов я замираю, протягивая руку к животу. Неужели он хочет убедиться, что я забеременела? Вскидываю голову и в панике тараторю, пока меня не сдернули с кушетки.

— Я себя плохо чувствую и лучше бы осталась зд… — начинаю говорить врачу, избегая зрительного контакта с Тагиром, но тот не церемонясь вмешивается в наш разговор.

— Вы подтверждаете, что у нее нет серьезных повреждений? — неумолимый голос Тагира, который игнорирует мои слова.

Таковы нравы восточного общества. Сколько бы мне ни было лет, последнее слово и решение всегда за мужчиной рода. Будь то отец, брат, муж, сын. Мое желание не имеет значения.

— Ну… Мы сделали все нужные анализы, УЗИ брюшной полости, осмотрели пациентку…

— Ближе к делу. Скажите, когда ей прийти на следующий осмотр и какие пить таблетки. Остальное мы организуем сами. Дома ей обеспечат нужный уход.

— Х-хорошо, — вытирая пот со лба, врач кивает. Ему проще согласиться, чем спорить с рявкающим на всю палату мужчиной. — Осмотр через два дня у терапевта. Рецепт на тумбе. К гинекологу пусть девушка сама запишется по адресу прописки в местную консультацию. Либо пройдите и оплатите в кассу платный прием, — быстро лопочет.

— Я видел на этаже целое, мать вашу, отделение! — рявкает и давит Тагир.

Вздрагиваю, ожидая исхода спора. Не завидую врачу, вид у Юсупова угрожающий и безумный.

— Туда принимают с острой болью, — бедняга пытается объяснить ему бюрократическую схему приема пациентов, — через регистратуру. Ее же привезли по скорой в хирургическое.

— Я запишусь к гинекологу, спасибо, — твердо говорю, решив спасти врача, и когда тот, удовлетворившись моим ответом, покидает палату, Тагир подходит к койке, на которой я лежу, и усаживается рядом.

— Ясмина, прекрати молчать со мной. Не испытывай мое терпение, — очередная угроза.

Отворачиваю лицо, не хочу его видеть. Это была последняя капля. Если я вернусь в дом Наили и Тагира, рискую расстаться с жизнью.

И пусть на спине у меня нет глаз и я не могу доказать, что Наиля толкнула меня, но хватит закрывать глаза на очевидное. Это была она! В тот момент я только выдохнула, стоило Тагиру отойти, и поднялась с места, а потом ощутила сильный тычок в спину. Дальше — тьма и пустота. Очнулась уже в больнице.

Она не успокоится, пока не избавится от меня окончательно и бесповоротно. Я была наивной девочкой, но даже розовым очкам приходится разбиваться о скалы суровой реальности. Наиля ненавидит меня. В этом нет сомнений. Пора прекращать искать оправдания чужим пагубным действиям, ведь вскоре мне, возможно, придется отвечать не только за свою жизнь.

Ярость переполняет меня до краев. Выплескивается наружу. И я почти готова нарушить данный себе обет, чтобы потребовать исполнения моей воли. Ведь сказать пару слов так просто. Сказать — и поехать в другой дом. Безопасный, если не считать присутствия навязанного мужа. Ненавистного врага.

— Мы переночуем в доме последнюю ночь и поедем в наш новый дом. Там у тебя не получится молчать.

Продолжаю делать вид, что мне крайне интересна стена, и даже задыхаюсь, ощущая сильную волну энергетики Тагира, прошибающую меня насквозь. Слышу свист, пропущенный через стиснутые зубы. Но молчу. Я поклялась, а клятва — не пустой звук. Говорить с убийцей брата значит предать его память.

И в этот момент я отчетливо понимаю, что должна сбежать. Не будет жизни ни мне, ни моему будущему ребенку, если я останусь в этой семье убийц.

— Будь пока по-твоему, Ясмина, но помни, кто ты, — намекает, чтобы знала свое место.

“Не переживай, Тагир, я о нем и не забывала”.

— Я пойду оформлю нужные документы. Собирайся. Приду через полчаса. Не вздумай сбежать, ты знаешь мой нрав.

С этими словами он покидает помещение, а я какое-то время лежу и прислушиваюсь к шагам за дверью. Надежда, что можно хотя бы сутки остаться в безопасности больницы, растворилась под чужой волей, не давая мне забыть, что я по-прежнему во власти своего мужа.

Тагира долго нет, а я больше не могу терпеть. Нужно остудить лицо холодной водой. Выхожу из палаты и бреду по коридору. Плутаю и по итогу выхожу на лестничный пролет, понимая, что окончательно заблудилась.

Только хочу вернуться, как вдруг слышу знакомый голос. Из-за стресса и не подумала, что мы приехали в ту же больницу, где лежит отец. Поднимаюсь по лестнице и иду по коридору вперед, на родной голос. И на повороте вижу маму. Она стоит у палаты и говорит о чем-то с медсестрой, не замечает моего присутствия. А я жадно рассматриваю ее, словно не видела как минимум десять лет.

Медсестра кивает и уходит, а мама разворачивается и переступает порог палаты.

— Мама… — мой голос ослаблен и хриплый с непривычки.

Сглатываю и будто в замедленной съемке наблюдаю, как она застывает, а ее спина словно деревенеет. Безумно медленно оборачивается, а когда я поднимаю на ее лицо взгляд, вижу усталую, изможденную тревогами женщину.

— Ты… — сипит сквозь зубы, даже слышен свист выдыхаемого воздуха.

Отшатываюсь, когда взгляд ее становится осмысленным. Там горит такое разочарование и презрение, какое я никогда не видела у нее.

— К-как папа? — сглатываю и кладу руки на грудь, в которой бешено бьется сердце.

— Уходи, — устало вздыхает, пальцами впивается в косяк, загораживая собой палату.

Он там. Чувствую это, знаю. Но мама настроена решительно, глаза горят ненавистью, сама она источает ярость и боль. Казалось, ее душа надломлена и разбита, но излечить ее я не в силах.

— Прошу тебя, мам, — шепчу с отчаянием, по взгляду вижу, она всё знает. — Отцу помогла операция? Он поправится? Скажи мне…

Мой шепот падает в тишину коридора. Время замирает, мы смотрим с ней друг на друга, будто кроме нас здесь никого нет.

— Ты нам больше не дочь, — поджимает губы, гордо выпрямляется. — Лучше бы отец умер, чем… Аслан в гробу перевернулся, когда ты предала род и пошла против отцовской воли.

— Что ты такое говоришь, мама… — тянусь к ней мысленно, хочу сделать шаг вперед, но она с такой брезгливостью и яростью кривится, что не могу двинуться с места.

— Отец отказался от тебя! — цедит сквозь зубы. — Больше не приходи и забудь нас. У тебя больше нет семьи.

Вокруг гулкая тишина, но мне кажется, что я слышу, как вдребезги разбивается мое сердце о суровую реальность.

— А насчет денег, мы вернем всё до копейки, я буду драить полы, отец — горбатиться, но мы вернём. Нам подачки этих тварей не нужны! — яростно шипит, дергая себя за волосы, бьет по груди, намекая на честь рода, которую я у них отняла.

— Я ненавижу их не меньше, мама, но вы всё, что у меня есть. Разве я могла дать отцу умереть? — со слезами на глазах подхожу к маме, не в силах находиться вдали.

В груди ноет, душа болит, ноги подкашиваются, в теле слабость, но я держусь из последних сил. Заглядываю в глаза матери и ищу там… Прощение… Спасение… Но там лишь пустота.

А затем пространство оглушает пощечина.

— Харам! — ее голос, полный злости. — Кхахьпа!

Трогаю горящее лицо, чувствуя, как синяком наливается щека. Прикрываю глаза и чувствую удары по телу от родной матери. Большего унижения не испытывала даже в тот день, когда в меня кидались камнями.

И в какой-то момент меня прижимают к груди, закрывая от ударов. Открываю глаза, чувствуя, как пахнет парфюмом Тагира.

— Ты! — с ненавистью выпаливает мама, узнав в нем того, кого проклинала все эти годы.

— Отпусти, — слабо трепыхаюсь, желая, чтобы он ушел.

Он всегда всё портит, мешает, уничтожает.

— Мама, — подаю голос, но практически задыхаюсь, убирая чужие руки от себя, но безуспешно.

— Будь ты проклят! Проклят! Проклят! — кричит, надрывается мама.