Ольга Тартынская - Хотеть не вредно! Страница 31

Настроение совершенно упало. А тут мама сообщила, что ко мне пришли гости. Я на миг вдруг подумала: а что если мальчишки завернули к нам? Но на диване в большой комнате сидел Ашот с каким-то важным дядькой. Выяснилось, что они вовсе и не ко мне, а к маме. Свататься. Я чуть не упала со смеху, а мама сделала серьезное лицо и внимательно слушала. Важный оказался и впрямь дядей Ашота, он взял на себя роль свахи.

На полном серьезе он описывал богатство Ашота: двухэтажный дом в Ереване, деньги, ковры, посуда и так далее. Я еле сдерживалась, а мама делала мне страшные глаза. Выслушав дядю, она произнесла:

— Ну, что я могу сказать? Вы, наверное, знаете, что у нас не принято решать за детей. Аня сама должна сказать последнее слово. Все зависит от нее, как скажет, так и будет.

Дядя стал ворчать:

— Это неправильно. У нас принято слушать старших. Что дети могут понимать в жизни? Старшие мудрее, они думают о счастье детей и никогда не посоветуют плохого.

Мама покорно ответила:

— Все так, но Ане надо учиться. Она уезжает в Москву.

Дядя возмутился:

— Зачем Москва? Зачем учиться? Она может рожать детей, заботиться о муже. В ее возрасте наши женщины уже имеют детей. Женщине не нужно учиться. Ее дело — дом, семья. Учение только портит ее.

Я готова была взорваться каждую секунду. Дядя продолжал назидание:

— Москва тоже портит людей. Детей нельзя отпускать так далеко от дома. Вы совершаете большую ошибку.

Мама слушала с удивительной кротостью, но ответила то же:

— Разговаривайте с Аней, она достаточно взрослая уже, чтобы самой решить свою судьбу, — и она вышла, дав понять, что разговор закончен.

Ох, я дорвалась! Без всякого уважения к сединам мудрейшего я разоблачила его мещанскую, обывательскую суть. Дядя не остался в долгу. Он облил грязью всех самостоятельных, умных женщин, назвав их безнравственными и даже развратными. Это был настоящий идеологический спор отцов и детей! Я говорила о высоких целях, о духовности, о великих делах, которые меня ожидают. Дядя видел цель жизни только в личном и семейном благополучии. Я говорила о личности, о ее самовыражении, Дядя парировал тем, что указывал на назначение женщины как безмолвной прислуги в доме. Я горячилась, мне не хватало доводов, и это выводило из себя. Дядя оставался спокойным и важным, от этого было еще противнее.

Ашот сидел спокойно и совершенно бесстрастно слушал наш спор. Его безучастность почему-то тоже раздражала. Мы не пришли к согласию ни по одному вопросу: дядя оказался мне не по зубам. Теперь я понимаю: разный менталитет, согласия и не могло быть.

Наконец, дядя посетовал:

— Очень жаль. Такая молодая, красивая и — такая глупая.

С этим они ушли. Ашот так и не сказал ни одного слова, только грустно вздохнул на прощание. Больше он ко мне ни разу не подошел, а я постаралась скорее его забыть.

Вот и химию сдали. Принимала Зиночка, у нее не сдаст только самый отъявленный тунеядец. И с комиссией повезло: народ подобрался душевный, понимающий. Я отстрелялась в первой пятерке и теперь с сочувствием смотрела на трясущихся одноклассников. При нашем кабинете имелась лаборантская — крохотная комнатушка с двумя входами: из коридора и из класса.

Пока Зиночка как ведущий преподаватель выслушивала чей-то жалкий лепет, мы с Ольгой Яковлевой пробрались в лаборантскую и тихонько открыли дверь, которая находилась за спиной комиссии. Как раз напротив сидели и готовились к ответу Колобков и Зилов. "Готовились" — высоко сказано. Оба с одинаково отсутствующими лицами смотрели в окно. Теперь надо было выяснить, какая помощь требуется, а для этого привлечь внимание. Ольга схватила какую-то тряпку и замахала ею, как Свобода на баррикадах. По классу прошел шелест: все, кроме Бори, заметили наши манипуляции и заулыбались. Это могло насторожить комиссию, я приложила палец к губам. Народ потупился в парты. Тут и Зилов, наконец, спустился с небес на землю, обратил внимание на нас.

Ольга уже раздобыла кусок темного картона и мелом нацарапала на нем знак вопроса. Сашка закрутился на месте, соображая, как сообщить нам номер билета. Борис просто написал на листочке номер билета, выждал момент, когда преподаватели отвлеклись, и показал нам. Ольга ткнула пальцем в Сашку, Борис покосился назад и написал на том же листочке номер Сашкиного билета. Мы бросились к учебникам. Я выписала на картон огромными буквами формулы полимеров и выставила Борису на просмотр. Он спокойно, будто так и надо, переписал их. Стерев формулы, я написала на второй вопрос билета о химических свойствах целлюлозы реакции горения и гидролиза. Ольга тем же способом помогала Сашке. Труднее обстояло дело с задачей, тут пришлось полагаться на везение.

Ну, общими усилиями вытянули обоих на "три". С физикой дело обстояло сложнее. Я сама сбилась на задаче, забыла одну формулу. Промучили нас с половины девятого до шести вечера, а все потому, что в комиссии сидел директор, Пушкин. Он заявил Сережке Истомину, которому досталась сборка радиоприемника:

— Пока не поймаешь "Маяк", отсюда не выйдешь!

Сережка просидел пять часов. Тогда ему в помощь дали нашу серую мышку Ленку Павлову, такого же умника в радиотехнике. Теперь они вдвоем корпели над деталями. Уже не помню, кто кого пересидел — Пушкин сборщиков радиоприемника или они его, но сдали все. Сашка выплыл за счет того же радиоприемника. Только у него не сборка была, а схема цепи, в которой он прекрасно разбирался. А вот второй вопрос по Паскалю и Архимеду Колобоша совсем не знал, а так мог бы сдать даже на четыре.

Мы оказались в последней группе и домой добирались чуть не ползком. Борису с Маратом повезло: они попали в первую группу с Гришкой Медведевым и Сашкой Карякиным, которые умудрились под бдительным оком Пушкина написать ответы себе и товарищам. Отмучившись, они сделали нам ручкой и отправились в свободный полет, провожаемые завистливыми взглядами. В этот момент Колобоша смотрел на них брошенным щенком.

В последнюю очередь сдавали историю и обществоведение, тут блеснули, наконец. В комиссии, кроме самого Пушкина, был Юрий Евгеньевич. Много пятерок, вполне заслуженных. Сашка, правда, меня взбесил. Когда я вошла, он стоял у доски и что-то тихо-тихо лепетал. Уж историю не выучить! Пушкин рассердился и чуть не выгнал его. Однако отпустили с Богом, не звери же.

Я пробуксовала на втором вопросе о капиталистическом товарном производстве. Написала все, что вспомнила о товаре и стоимости. Такие скучные материи! Думала — все, пятерки не видать! Юрий Евгеньевич ободряюще подмигнул, и я запела соловьем. Напела на две пятерки.

После экзамена мы сидели на подоконнике в коридоре и горланили: