Я беременна, профессор! - Амелия Борн Страница 32

– Я больше не возьму в рот и капли спиртного, – заверил он меня.

– Вот и хорошо. Отметим мою выписку соком или молоком.

– Это идея. Скоро уже выписывают?

– Ну, сказали, что если все будет в порядке, то на третий-четвертый день.

Поклонский кивнул, снова пристально посмотрел на нашего сына и сказал:

– Тогда будем отмечать это в узком семейном кругу. Ты, я, наши дети. И Молли.

Я глубоко вздохнула и ответила:

– Вряд ли девочкам, Ольшанскому и деду с отцом это понравится. Но мы будем держать оборону.

Когда я оказалась дома, меня ненадолго «накрыло». Наверно, это можно было назвать кратковременной послеродовой депрессией. Я понимала, что теперь моя жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Нет, осознание этого пришло ко мне давно, еще после свадьбы с Поклонским, но именно сейчас я прочувствовала все на своей шкуре.

Несмотря на наше желание не делать из моей выписки грандиозный праздник, пришлось смириться с просьбами друзей и родных отметить это событие хоть немного. Я сдалась, муж тоже, потому что было не очень удобно отказывать тем, кто нам так помогал.

Семейный ужин в кругу близких было решено соорудить на одном из выходных дней, а пока я погрузилась в быт. Гуляла с малышами, готовила, ждала мужа с работы. И чем больше проводила времени в беспрерывном хороводе дел, тем быстрее улетучивалась моя депрессия.

Я уложила детей спать, насыпала Молли корма, запустила посудомойку и, вздохнув, собралась было пойти немного отдохнуть, когда в дверь позвонили.

Нахмурившись и гадая, кто же это мог быть, отправилась открывать и, к удивлению своему, обнаружила на пороге Елену Владимировну Кравец.

– Добрый день, – улыбнулась она мне.

– Добрый день, – ответила я. – А вы к кому?

– Я хотела вернуть одну вещь.

Улыбка вдруг сошла с ее лица, и оно вместо миролюбивого превратилось в какую-то устрашающую маску.

– Что за вещь? – уточнила я, предвидя что ждать ничего хорошего не стоит.

– Это запонка. С рубашки Альберта Венедиктовича. Он обронил ее пару дней назад, когда не ночевал дома.

Пришлось схватиться за стену, потому что от слов Кравец все поплыло перед глазами. Она протягивала мне на ладони запонку, которую бы я узнала из тысячи, потому что сама дарила пару Альберту на один из праздников.

– А где же он тогда… ночевал? – выдавила я из себя.

– У меня, разумеется, – подернула она плечами с таким видом, как будто это было очевидным. – Передай ему, пожалуйста, я знаю, что Алик и не обнаружил бы пропажу, если бы не я.

И она просто ушла. Оставив меня в полнейшем смятении и с уймой вопросов. Поклонский ночевал с другой женщиной, когда напился, отмечая рождение сына? Чем они таким занимались, раз его запонки разлетелись по всей квартире этой дамочки?

Я горестно всхлипнула и сжала металлический кругляш в руке. Ничего, муж скоро придет домой, и я получу ответы на все свои вопросы!

Когда женщины молчат – это всегда не к добру. За весь свой, пусть и не очень богатый, но все же опыт общения с прекрасным полом эту истину я усвоил однозначно.

Когда Даша молча встретила меня с работы, а затем также, поджав губы, поставила передо мной тарелку с рагу, которое приготовила на ужин, я заподозрил неладное в полной мере. Прямо таки физически ощущал, как жена буквально кипит изнутри. И, конечно, о том, чтобы спокойно поесть, а потом все выяснить, не могло быть и речи.

– Что-то случилось? – спросил я, с сожалением откладывая вилку. Есть очень хотелось, но еще больше хотелось жить. И жену. Целую. Потому что у меня было стойкое ощущение, что если она сейчас же не выскажется – ее разорвет.

– Ничего. Ешь, – ответила Даша сухо.

Ох уж эти женские повадки! Стоять рядом с крайне осуждающим видом и рассчитывать… на что? Начнешь есть – будешь бесчувственным бревном. Не начнешь есть – поужинаешь нескоро, потому что придется потратить пару часов на то, чтобы уговорить рассказать, в чем дело.

– Даша, я не могу есть, когда вижу, что тебя что-то беспокоит, – сказал я. – Поэтому давай ты просто скажешь, что произошло, мы все выясним и тогда я спокойно поем.

– Это ТЫ мне скажешь, что произошло, – ответила она с нажимом.

А в следующее мгновение по столу покатилась запонка. Одна из тех, что мне подарила сама Даша.

– Ты нашла ее? – обрадовался я. – Я боялся, что потерял…

– Ее нашла не я!

Наконец-то последовал взрыв. Сделав глубокий вдох, я приготовился обороняться от пока неведомой мне напасти.

– А кто? – уточнил осторожно.

– Елена Владимировна!

Я не сразу понял, о ком речь. Мое лицо, очевидно, выражало откровенное недоумение, потому что Даша добавила:

– Не помнишь, что ночевал у нее?!

Еб*ать-копать! Обожаю узнавать новости о себе за ужином.

– Не помню, – признал я.

Я и правда не помнил. И Ольшанский, от которого я получил смачных пиз*юлей, когда вернулся домой, тоже не помог прояснить память относительно того, где я ночевал и как вообще оказался в незнакомой квартире.

В памяти всплывало лишь смутное воспоминание о том, что я видел Лену в баре. Но оно было настолько туманно, что я счел его за сон или бред.

– А вот она помнит! – продолжила наступление Даша. – Что между вами было?

– Ничего, – ответил я с полной уверенностью. – Даша, милая, я даже не помню как у нее оказался! Ты правда считаешь, что в таком невменяемом состоянии я был на что-то способен?

– То есть, ничего не было только потому, что ты был невменяем?!

Святые яичники! Как же трудно говорить с разъяренной женщиной! Любое неосторожное слово может быть использовано против вас. Прямо как в полиции.

Встав из-за стола, я подошел к жене и, подавив ее сопротивление, прижал упрямицу к себе.

– Если бы я был вменяем, ничего не могло быть и подавно! – сказал я твердо. – У меня никогда и ни с кем не было того, что я чувствую к тебе. И я никогда не променяю наши отношения ни на что иное.

Запустив пальцы в белокурые пряди волос Даши, я впился поцелуем в ее губы, вкладывая в это действо все, что чувствовал. Давая понять, что этот пожар, разгоравшийся от одного прикосновения, может быть только с ней. Только между нами.

– К херам этот ужин, – прохрипел я, отрываясь от манящих губ. – Тебя хочу.

– Нам пока нельзя, – всхлипнула Даша и, подняв на меня глаза, спросила:

– Зачем она сделала это?

При упоминании о Кравец руки у меня машинально сжались в кулаки.

– Не знаю, –