Помолчим? - Дарья Тоин Страница 32

Понятно, комплексы. Ложусь рядом, приближаюсь ближе, кладу голову на плечо, целую в висок.

— Не дрожи..

Молчит, только взгляд прячет постоянно.

— Ну, и кто разбил тебе самооценку?

— Да все. — Тихо произносит.

— Все?

— Да.

Многословно.

— Конкретнее?

— Равиль, ну, не надо, а.

Целую снова и кладу руку на осиную талию, провожу взглядом. Ох, я бы подержался..

— Говори уже, иначе укушу.

Вот, улыбнулась и смутилась, умничка.

— Да все..

Жду ответа.

— Знаешь, в раннем детстве это обычно не замечаешь. Тебя считают миленькой и пухленькой. Потом в старшей группе садика над тобой начинают смеяться потому, что аппетит хороший и мама с папой твоей же комплекции. Потом приходит начальная школа, где уже сама осознаешь, что с тобой что-то не так. Все поголовно твердили, что я изростусь и это пройдет, а я не понимала тогда ещё, что..

Замолчала… слегка прикусил мочку уха, требуя продолжения.

— А все эти походы к педиатру? Мне было лет девять, когда маме при мне сказали, что у меня ожирение какой-то стадии, как я себя довела до такого, как я себя буду любить, да и кто меня вообще полюбит, а мама виновато опустила взгляд и даже не заступилась за меня, словно я прокаженная какая-то.

Тяжело вздохнула, пытаясь опять спрятать потревоженное. Поцеловал.

— Продолжай.

— Это было постоянно, у врачей, учителей, парикмахеров. Наверное, с тех пор я и ковыряюсь в еде, ненавидя себя за то, что устроена не так. Что на мне лишняя ложка борща, которого я себе лет пять уже не позволяла, скажется тремя тоннами.

Поджала губы и вырвала руку, закрывая ею глаза.

— Тише… Давай договорим.

— Я же не ела ничего толком, но только посадила себе этим здоровье ещё больше. А эти одноклассники! Ты не подумай, к классу шестому я научилась огрызаться и меня даже зауважали, но я уже поняла, что я не как все. Что я неправильная, понимаешь? Когда на медосмотре девочки делятся весом друг с другом, спрашивают у меня, а я вру, принижая цифру, но они даже от неё хихикают, вычитая из той свою. Мне же тогда никто не объяснил, что есть предрасположенность, есть гормоны, всё это я узнала позже. Что голодание не лучше спорта, к которому никогда не была приучена. Что только занятия над своей силой воли ежедневно могут довести мой вес до нормальной цифры.

Такая глупость — "нормальный" вес, "нормальная цифра. Продолжаю слушать.

— Тогда я всего этого не понимала, голодала, а потом жалела себя, заедая бабушкиным борщом или маминым пирожками.

Совсем уж начала вздрагивать. Да моя ты сладкая..

— А они такие вкусные, Равиль! Я их не ела столько лет, даже научилась нос воротить от их запаха. Запаха моего детства, понимаешь? Давлюсь самым любимым — пюрешечкой с маслом, вкусной выпечкой, бабушкиным борщом со сметаной и сухариками, папиной жареной картошкой с золотистым луком. Никто такую больше не умеет! Даже пирожными, что постоянно приносила мама с работы… со сгущенкой.

И она совсем вырвалась, уткнувшись носом в подушку.

— Я… Я… Да все, абсолютно все! Мне казалось, что папа меня не обнимает именно потому, что его мечта иметь дочь-балерину с треском рухнула вместе со мной, не прошедшей отбор в балетную школу. Но… видишь? Вот она я! Похудела, держу вес в границах дозволенного, даже ты повелся, а папа… так и не… не обнял.

— Катюш. — Тихо шепчу, обнимая за плечи. Всё вздрагивает и глотает слёзки. — Да моя ты милая девочка..

— А ещё… да! Я подумала, что влюбилась в семнадцать. "Оказываются, слоны тоже умеют влюбляться!" — именно так мне сказал тот мальчик, когда я решила по глупости довериться одной из бывших подруг, а та всё рассказала ему. Мне так стыдно было..

Обрываю.

— Глупая, да за что!? За что тебе стыдиться, Кать?

Она поворачивается, шмыгнув носом, смотря недоверчиво и запуганно своими красивыми покрасневшими карими. Слезинки до сих пор выжигают следы на щеках.

Нельзя? Можно? Нельзя? Можно?

Вытираю пальцами, улыбнувшись.

— Тебе меня жалко? — Спрашивает, опять нацепляя на себя чувство вины.

Вздыхаю. Можно.

Прикусываю себе губу, улыбнувшись её открытости. Наклоняюсь к губам, легко целую, чувствуя, как она затаила дыхание и вцепилась в кисть. Провожу кончиком языка, тут же прикусываю нижнюю, манящую до безумия. Смотрю в глаза..

До сих пор не дышит.

— Не смотри так. — Выдыхает и шмыгает носом, вытирая упавшие слезы. Успокаивается, надеюсь?

— Знаешь, что подумал, только взглянув на фотографию двухгодовалую?

— Что? — Опустила ресницы. — Какой я слоненок?

Помотал головой, не в силах сдерживать свои руки и не подбирать её под себя. А, да, надо же убрать эту долбанную улыбку поехавшего сладкоежки.

— Ты… очень. — Целую в щеку. — Очень. — За ухом. — Очень. — Шею, слегка прикусывая, дорожкой поцелуев. — Просто до умопомрачения. — Возвращаюсь к губам, выдыхаю. — Соблазнительная.

Упёрлась все-таки в грудь. А там сердце вышибает рёбра, гарантирую.

— Равиль, перестань… да кому я..

— Мне. И все, кто считает иначе, просто не получили ещё справки о полном кретинизме.

Губы дрогнули.

— Мне жаль, Кать, что мы не встретились раньше. Может, научил бы любить себя без этих вот жертв, как с твоей, так с моей стороны. А, да, ты тогда была ещё несовершеннолетняя, да?

Оттолкнула и совсем смутилась, сдерживая улыбочку.

— Ну, ничего, подождал бы.

Опять ложится на спину, отворачивая лицо.

— Не подставляй мне шею, Кать. И без неё держусь из последних сил.

Попыталась вскочить. Схватил за руку, дёрнул обратно. Так и лежим, молча. Я слежу за тем, как снова размеренно движутся ресницы, как дыхание касается её губ… Тихо, едва уловимо.

— Что у тебя с родителями? — Буднично и не задумываясь.

Непроизвольно вырвалось вызубренное.

— Не лезь.

Вздрогнула, испугавшись. Идиот… зажмурился, прикусив губу, простонал:

— Кать… Просто я не хочу об этом.. Я..

— Не хотел? — Посмотрела в глаза.

— Угу.

— Но крикнул.

— Да.

— Ощетинился?

Замер и только через мгновение сообразил и улыбнулся.

— Да какая я тебе собака, Катюшка!? Сколько можно уже…

Так и лежим.

Я давно прильнул к подушке, изучая её нежный профиль. Утонченные линии, нежная по натуре своей. Милая, ранимая, чуткая, понимающая. Чем не сокровище? Чем не солнышко?

Только бы не перегореть.

Сам не заметил, как начал подыгрывать.

— Знаешь, родители Никитки постоянно держали боксеров, а у Леськи вообще Стаффорд. И мне кажется, что за свою жизнь я таких собак немного понял. — Ты это к чему? — Ну, если уж я щенок, то тогда дай мне шанс хотя бы