Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце - Вероника Лесневская Страница 32

Хоть малыши внешне не похожи на отца, но по манерам и поведению – вылитые Воскресенские. И в какой-то момент я даже ловлю себя на мысли, что ожидаю от них подвох в папкином стиле. Однако тут же отмахиваюсь от странных мыслей.

Такие лапочки! И совсем еще крохотные. Ну, какой подвох?!

- Да, солнышки, - протягиваю руки и одновременно глажу их по волосам. Чтобы никому обидно не было. – Но я обязательно дождусь, пока вы заснете, - листаю книгу сказок, чтобы найти страницу, на которой мы остановились.

- Плосто Вела, я писять хочу, - жалобно просит Маша.

- А я пить, - тут же подхватывает Ксюша.

И я понимаю, что педагогика – явно не моя сфера. Воспитывать детей – это не песочное тесто замешивать. Здесь нет рецептов!

Кажется, где-то в общении с девочками я совершила жесточайшую ошибку. Потому что следующие несколько часов превращаются в бесконечный марафон. Бег на выносливость.

Туалетом и водичкой желания принцесс не ограничиваются. Потом мы хотим другую сказку. Песню. Включить ночник. Выключить. Нам то жарко, то холодно. То грустно, то весело. И батарейки у нас никак не садятся. Вечный двигатель. Двойной.

Я нахожусь на грани и даже подумываю о том, чтобы позвать Воскресенского. Однако стоит мне представить его пренебрежительное выражение лица, как от моего порыва не остается и следа. Слышу, как он скажет мне что-то вроде: «Вера, ты же взрослая, серьезная женщина, а не смогла с четырехлетками справиться?» И улыбнется одним уголком губ, криво и ехидно.

Образ хозяина дома помогает мне взять себя в руки и все-таки уложить несносных малышек спать. Хотя в глубине души я понимаю, что в этом вряд ли есть моя заслуга. Просто они, наконец, вымотались, гоняя меня по комнате, и сами отключились.

- Спокойной ночи, - шепчу им, накрывая пледами. Порывисто целую обеих в лобики, не думая о том, что могу разбудить – и моя гонка по кругу продолжится. Нежность, внезапно пробудившаяся внутри меня, сильнее волнения и усталости.

Выхожу из детской с улыбкой на лице. И тут же она исчезает, когда мне приходится спуститься к Воскресенскому.

- Констан… - резко толкаю дверь в его кабинет и осекаюсь на полуслове. Проглатываю его отчество, как и следующие за ним ругательства.

Обхватываю себя руками, растирая плечи от озноба. Холодно, как в склепе. Впрочем, может, для ледяного Воскресенского это комфортная температура. Опираюсь лопаткой о косяк и задумчиво изучаю мужчину.

Он сидит в просторном кожаном кресле, откинувшись на его спинку. Глаза закрыты. Руки сложены на груди, размеренно поднимающейся с каждым вдохом, колени широко разведены, вальяжно и расслабленно, плечи опущены. Однако лицо жесткое и напряженное, а губы сжаты в одну линию, словно он даже во сне чем-то недоволен.

- Говнюк, - выдыхаю себе под нос, не боясь быть услышанной. Барин отдыхать изволил, пока гувернантка на месте и при деле. Тем не менее, меня не перестает удивлять тот факт, что Воскресенский так легко доверил мне своих дочек. Причем на круглые сутки. Впустил меня в дом. Спокойно оставил с крошками в детской. И беспечно уснул, не переживая за них.

Вбираю носом прохладный ночной воздух, шумно выдыхаю сквозь приоткрытые губы, постукивая зубами, – и уверенно шагаю через весь кабинет. Понимаю, что чихающий юрист с температурой под сорок – это не совсем то, что мне нужно сейчас. Поэтому, обогнув Воскресенского на кожаном троне, я плотно закрываю окно, которое осталось еще с момента нашей беседы, когда малышки крутились в кресле.

Напоследок еще раз кошусь на Константина, пару секунд изучаю его вблизи. Выразительные черты лица, широкий лоб, густые, сведенные брови, волевой подбородок с ямочкой, тонкие губы с изогнутым контуром, прямой нос. Вполне сносный мужчина, когда молчит. Местами даже… привлекательный.

Отвесив себе воображаемую пощечину, отворачиваюсь от него. Поглядываю на настенные часы с боем и едва не вскрикиваю, осознав, который час.

Скорее всего, Женя уже сдался, допил мой брют и вернулся под беременный бочок любовницы. Но я не рискну сесть за руль в такое время, полусонная, и ехать на другой конец города. Да и не могу уйти, не предупредив Воскресенского, и бросить двойняшек. Поэтому опять поднимаюсь на второй этаж. Вспоминаю, как он предлагал мне выбрать любую комнату. Однако хозяйничать посреди ночи не хочу, а уж тем более… случайно занять его спальню. Я, если честно, напрочь забыла, где она, и могу ошибиться.

Не придумываю иного выхода, кроме как вернуться в детскую. Устраиваюсь на диване у стены, ставлю будильник, чтобы проснуться засветло и уехать рано утром. Слышу едва различимое: «Мама?». Утвердительно мычу в ответ, практически сразу отключаясь.

* * *

Глава 17

Константин

- Малышки, пора вставать, - ласково зову дочек и плечом толкаю дверь в детскую.

Отрываю взгляд от запонок, которые застегивал по пути, и сталкиваюсь с сине-зелеными, слегка затуманенными глазами. Чуть не запинаюсь на входе, но все же сохраняю равновесие и уверенно переступаю порог. Откашлявшись, прячу руки в карманы и бросаю невозмутимо:

- Доброе утро, Вера.

Она резко подскакивает на диване, скидывая плед, и часто моргает, будто не понимая, где находится. Поправляет смятую блузку, касается пуговиц на груди, где слегка разошлись края ткани, и лихорадочно застегивается по самое горло. Заставляю себя отвести глаза, чтобы Вера опять ничего лишнего не надумала.

- Постучались бы, - сипло произносит. Еще толком не проснулась, но уже командует. В моем собственном доме!

- Не привык, - пожимаю плечами.

Вера встает, расправив плечи, а я невольно окидываю статную фигуру немного растерянным взглядом.

Не то чтобы я забыл про нее... Наоборот, несколько раз за ночь в комнату заглядывал. Проверял, все ли у них в порядке. И этот плед, который Вера сейчас аккуратно складывает и оставляет на диване, педантично разгладив края, я ей принес. Просто из вежливости и соображений безопасности. Простывшая няня дочек мне заразит, а болезни мы переносим тяжело.

В общем, я помнил, что Вера в доме. Просто как-то дико осознавать, что посторонняя женщина хозяйничает у меня с утра.

- Который час? – мельтешит глазами по комнате и, найдя часы, стремительно меняется в лице.

- Почти семь, - озвучиваю время, и она бледнеет так, что на щеках только