Пэтти Дэвис - Кабала Страница 32

Когда же они занимались любовью, ей казалось, что она вплывает в него, что оба они находятся под водой и прилив вталкивает их друг в друга с силой куда большей, чем та, что таится в телах – его и ее. Она чувствовала себя заблудившейся, выбитой из привычного круга вещей – и явно неспособной к самоконтролю. Она попробовала настоять на том, чтобы во время их любовных игр Дэниэл находился под ней, но все равно прилив давил на нее, прижимал к нему все теснее, и это при том, что никогда в жизни ей не хотелось с такой остротой ощущать чью-то близость, даже близость мужчины с глазами коршуна, мировоззрением Махатмы Ганди и тембром голоса Роберта де Ниро. И насчет ее сдержанности Марк тоже не ошибся. Пришло время, и Сара просто спрыгнула с борта тонущего корабля, даже не поинтересовавшись, найдется ли для Дэниэла местечко в спасательной шлюпке. Она даже не сказала на прощание «мы же остаемся друзьями» – обычный утешительный приз, когда у отношений между двумя людьми уже нет будущего. Тут, скорее, подошла бы фраза типа «ничего не могу поделать, нужно уходить, не стоит набирать мой номер, потому что я все равно повешу трубку и не перезвоню». А он и вправду накручивал диск, и она вешала трубку, а когда он общался с автоответчиком, она ни разу не перезвонила. Иногда на нее наваливалось чувство вины, но оно было недостаточно тяжелым, чтобы заставить Сару пересмотреть свои поступки – выходки испорченного, капризного ребенка.

…Духота угнетала; асфальт под ногами, казалось, плавился от жары. Сара пожалела, что ей не дана власть над небом – собрать вместе самые тяжелые и черные тучи, разорвать их молнией и выплеснуть содержимое на землю. Дождь смыл бы настроение и краски дня, такого неприятного. Ей хотелось, чтобы потоки воды с ревом низверглись с крыш, чтобы ливень запрудил улицы, вогнал прохожих в жилища. Всех, кроме нее самой. Она стояла бы под струями дождя до тех пор, пока не промокла бы до костей. До тех пор, пока они не отмыли бы ее добела.

При свете дня дом Сары выглядел еще более пыльным, чем ночью. Посреди комнаты стояли нераспакованные дорожные сумки, на магнитофоне автоответчика помигивал индикатор. Сара остановилась на пороге, раздумывая, что делать – прослушать запись звонков, разбирать вещи или пройтись по комнатам с пылесосом. Она пошла к телефону.

«Mon chérie, – зазвучал из магнитофона голос Энтони с дурацким французским акцентом. – Мне хотелось бы поговорить с тобой, убедиться, что у тебя все в порядке. Надеюсь, с братом ничего серьезного. У нас сейчас около пяти, то есть примерно восемь утра по-вашему, и я удивляюсь, где это тебя носит. Сам я в отеле. Жду известий».

Сара почувствовала некоторое раздражение – в голосе высокомерие, да еще этот нелепый акцент.

– Уж попугайский говор он мог бы оставить своим актерам. Режиссер, вдруг возомнивший себя Жераром Депардье, – пробормотала Сара, стирая запись и испытывая какое-то удовлетворение от того, что нашла в себе силы отправить его голос в небытие. В то же время ее раздражало то, что этот самый голос будил желание сорвать с себя одежду, броситься на кровать и, прижав к телу подушку, погрузиться в пучины воображения. Покоя все равно не было.

Она приняла душ, затем решила отработать беззаботно-наплевательскую интонацию («Привет, Энтони, ты просил позвонить…»), что вышло довольно слабо и неубедительно. Одевалась и приводила в порядок волосы Сара сознательно медленно, как бы показывая находившемуся за тысячи миль Энтони, что она вовсе не намерена сломя голову бежать к телефону. Когда же наконец она уселась на постель и сняла трубку, в Париже было уже начало десятого. Телефонистка соединила ее с гостиничным номером Энтони – линия оказалась занята. Она попросила не разъединять пару минут, но, после того как истекла пятая, Сара положила трубку. Сколько же энергии вытекло у меня из кончиков пальцев за эти минуты, подумала Сара; он изнуряет меня даже тем, что я всего лишь не могу до него дозвониться. Всего лишь короткие гудки… Но перед глазами стояла четкая картина: телефонный шнур выдернут из розетки, а на Энтони верхом сидит Эллисон. Или парижская проститутка с влажным ртом и крепким тренированным телом.

Сара презирала себя за то, что начинает злиться, за то, что ее все еще трогают подобные сюжеты. Сделав глубокий вдох, вновь набрала номер. Тот же результат.

– Да пошел ты! – Она с треском бросила трубку.

В доме стояла полная тишина. Сара опустила взгляд на свои руки. Это и вправду ее руки? Грубая, обветренная кожа, болтающаяся складками на суставах, с проступающими венами. О Господи, да ведь она же стареет! А детей нет, и история взаимоотношений с окружающими напоминает, скорее, летопись военных действий. На полу в углу комнаты куча одежды, у окна стопками громоздятся книги – до всего этого просто не дошла очередь. Но кто видит этот беспорядок, кто способен своим присутствием усугубить его или, наоборот, подвигнуть Сару на уборку? Ведь есть же на свете женщины, которые даже не представляют, что это такое – жить в одиночестве, без мужчины. Сара знала нескольких таких женщин – им никогда не приходилось обитать в столь безмолвных домах, как ее, гадать, кому позвонить глубокой ночью. С ними рядом всегда кто-то был. Бессонными ночами Сара иногда задавала себе один и тот же вопрос: услышит ли хоть кто-нибудь ее крик, если… найдут ли ее, если… Она пыталась ставить заслоны мрачной игре фантазии, но это удавалось лишь отчасти.

Она много думала об одиночестве. Временами оно напоминало ей неприступную башню средневекового замка, где слышится звон вмурованных в стены цепей, и ты знаешь, что предназначены они именно тебе. Вот так же, наверное, Александер Грейам Белл изобрел свой телефон – сидя в пустом доме, с трубкой в зубах, чувствуя, как с каждым мгновением подступает край бездонной, черной пропасти одиночества. Если б можно было до кого-нибудь добраться, наверное, думал он, письма идут так долго, а на голубиную почту надежды совсем мало.

Потому что в такие минуты телефон означает не просто дополнительное удобство – он превращается в спасательный линь, веревку, что бросают упавшему за борт. Люди загружают себя таблетками снотворного, головы набивают сомнениями и страхами, а потом на цыпочках крадутся к телефону. И по проводам несутся слова «прощайте» или «пожалуйста, спасите меня» – что в принципе одно и то же. Он дает возможность сказать: «Пожалуйста, спасите меня от меня самой и, пожалуйста, поторопитесь».

Сара понимала, что ей необходимо кому-то позвонить. Но кому? В этом-то и весь ужас, когда знаешь, что эта пластмассовая штука и вообще весь процесс прохождения сигналов по проводам становятся для тебя более важными, нежели тот, кому ты звонишь. Когда ты даже не в состоянии решить, чей набрать номер. Когда, собственно говоря, это и значения не имеет. Сойдет кто угодно – лишь бы услышать человеческий голос, лишь бы знать, что на том конце живая душа. Это тот самый случай, когда глупая строчка «Протянешь руку и кого-нибудь коснешься» из чьего-то стихотворения оказывается истиной. В ней ведь не указывается, кого именно нужно коснуться, не говорится: протяни руку и коснись мамы, или сестры, или лучшего друга. Кого-нибудь. Кого угодно.