Елена Зыкова - За все уплачено Страница 33

– На тракторе? – вздернул кустистые брови Илья Степанович.

– Ну да! А чего тут особенного?

– Вот ведь как. А я и машину за два года толком не научился водить. Езжу по Москве и каждый раз встаю из-за руля с мокрой задницей. Придется тебе права получать, и будешь меня иногда возить. Если хочешь, конечно. Ты вообще будешь делать только то, что сама хочешь.

– Нет, – ответила Нинка. – Это будет не честно. Такая вам не нужна. Вы хотите, чтоб я у вас жила?

– Да. – Он помолчал и твердо повторил: – Да. Я полагаю, что попробовать, во всяком случае, можно. Вам надо передохнуть, живу я однообразно и скучновато, но вы ни в чем не будете иметь ограничений.

– Так не пойдет, – деловито сказала Нинка, – как это, не будет ограничений? Что ж получается, хахалей своих, что ли, в ваш дом приводить? Нет уж.

– Подождите, Нина. – Илья Степанович поморщился, будто перец на язык попал. – Совместной программы вырабатывать не будем, вообще ни о чем договариваться не будем. Как пойдет, так и пойдет. Я верю и чувствую, что вы человек порядочный, поверьте мне на слово, что я такой же, вот и посмотрим, что у нас получится.

– Хорошо, мне здесь нужно оглянуться несколько дней, а в пятницу я к вам приеду. Давайте адрес.

– В пятницу не выйдет. Я, Нина, суеверен: в пятницу в старые времена ни из одного английского порта не выходил ни один корабль. Плохой это день.

– У нас, мне кажется, понедельник?

– Да. Но я боюсь пятницы, поскольку какой-то очень далекий предок, по семейной легенде, у нас был англичанин. Я приеду за вами в субботу. Пока ты отсутствовала, все твои туалеты, наверное, из моды вышли?

– А, какие там у меня туалеты! – засмеялась Нинка, и только когда отсмеялась, то поняла, что Илья Степанович ищет какой-нибудь предлог, чтобы дать ей денег.

– Илья Степанович, – сказала она, улыбаясь, – когда мне что-нибудь купить захочется, я вам скажу.

– Хорошо, – облегченно сказал он. – Видишь, как мы легко преодолеваем первые проблемы. Но ты не стесняйся, я, по нашим меркам, в общем-то, чело век богатенький. Не так чтоб уж очень, но на приличную жизнь нам с тобой хватит.

Нинка улыбнулась печально и сказала:

– Ну что у меня за жизнь такая? Опять меня покупают, если уж честно-то сказать. Как проститутку.

Илья Степанович не стал возмущаться и возражать не стал. Помолчал, без тоста и приглашения, сам по себе, выпил большую рюмку водки и сказал невесело:

– Милая ты моя, а кого не покупают, и найди мне человека, который не продается? Всех покупают, и все продаются, и это печальный и необоримый закон жизни. Ученый продаст свои мозги, спортсмен торгует своими мышцами, балерина выставляет напоказ, и платный показ, свою пластику, крестьянин получает деньги за свои физические усилия и умение. Да что там говорить, чтобы жить, надо кушать, а чтобы кушать, надо что-то продавать. Вот ведь что получается. И не продажной остается только наша бессмертная душа. На этом, собственно говоря, и строится вся религия. Все продается, а душа непродажна и бессмертна. Вот в чем ее сила, а вовсе не в существовании Бога, которого, скорее всего, нет. Ты поняла, что я сказал?

– Да.

Он посмотрел ей в глаза, улыбнулся и сказал:

– Проверим. Прокомментируй, объясни, что я сказал.

– Да все же ясно! – засмеялась Нинка. – Никакой разницы между вокзальной проституткой и каким-нибудь народным артистом СССР нет! Она на площади трех вокзалов промышляет, жопой своей торгует, а артист кривляется на сцене и тоже торгует тем, что у него есть. Бляди, правда, никакого звания СССР не дадут, сколько она там ни выдрючивайся, как ни старайся, а артисту всякие ордена положены. Но, в общем-то, если каждый свою работу справно делает, то живет так, как ему хочется, и достаточно хорошо.

Илья Степанович засмеялся, обнял Нинку тяжелой, мягкой и теплой рукой, негромко сказал на ухо:

– Я так и думал, что мозги у тебя чистые, незамутненные и восприимчивые. Хорошие мозги, в них много что можно вколотить. Мы с тобой будем нужны друг другу на долгое время. И запомни одно. Когда захочешь уйти, а это неизбежно, то уходи спокойно и без сожалений. Встретишь человека, поймешь, что можно жить по-другому, предупреди меня обязательно, посоветуйся, если захочешь, и – уходи. Со мной не считайся, я в любых случаях не вправе претендовать на твое будущее. Жизнь у тебя только начинается и будет очень длинной. Я всего лишь эпизод, и будем надеяться, что эпизод не из самых худших. Поняла меня?

– Да.

– Прокомментируй.

В дальнейшем между ними так и сложились отношения. Илья Степанович что-то говорил, а потом мягко и настойчиво требовал Нинкиного комментария. Она не сразу сообразила, что таким простым приемом он тренировал ее мозг, приучал мыслить аналитически, точно, ясно и быстро. На первых порах эта его привычка Нинку немного обижала.

– А можно без комментариев? – спросила она в тот первый вечер.

– Да уж сделай старику уважение.

– Я вам в постели уважение сделаю. Какое угодно. А в душу мне не лезьте! – ни с того ни с сего окрысилась Нинка. Ей и самой стало тут же стыдно, но как дать обратный ход своему хамству, она не знала.

– Ох и язва, ох и язва! – промурлыкал Илья Степанович. – Это дело для меня вторичное, ты не волнуйся. А лучше скажи мне, какая у тебя в жизни самая большая мечта? Проще сказать, чего бы ты хотела, что тебе по ночам снится?

Нинка заколебалась, потому что поняла, что никакой уж такой мечты у нее до сих пор и не было.

– Детей не хочешь? – осторожно подтолкнул ее Илья Степанович.

– Да как-то не знаю... – замялась Нинка. – Что нищету плодить?

– Значит, до этого ты еще не доросла, – кивнул Илья Степанович. – Ну а по профессии? По занятию в жизни?

– Я хочу официанткой работать, – смущаясь, сказала Нинка. – Вы не думайте, что это из-за денег.

Просто мне кажется, что это хорошая работа. Люди все хорошо одетые, празднично, музыка играет, и если ресторан хороший, то вокруг все красиво.

– К празднику тебя тянет, – сказал Илья Степанович. – Тебя тянет к внешнему проявлению праздника. Ну, это дело несложное, что-нибудь придумаем.

– Сука! – вдруг закричала во все горло жирная Людмила. – Сука ты поганая, тетка Прасковья! Ты у меня кольцо с брульянтом в залог взяла, а когда возвернула, то его подменила! Я тебе настоящее кольцо отдавала, а ты мне медяшку со стекляшкой возвернула!

– Да что ты такое говоришь?! – заголосила Прасковья. – Да когда это я у тебя залог брала?!

– А в прошлую зиму, аль запамятовала?!

– Да не беру я ничего ни у кого!

Но тут все гости за столом так захохотали, что Прасковья смутилась и поправилась:

– Ну, так, когда сами просите, когда вам и жрать нечего, если все свои капиталы просвистали, так помогаю чем могу. Спасибо должны сказать.

– Подменила! Подменила! – упрямо вопила Людмила.

– Как это подменила? – завыла Прасковья. – Я и делать такого не умею!

– Ага, с ювелиром Самуилом договорилась, вошла с ним в долю и подменила! Брульянт был настоящий, и кольцо золотое, а теперь у меня от него палец синий становится, как бельишко постираю!

– Да кто ж при кольцах на руках белье стирает, дура ты эдакая?! – закричала Прасковья. – Это ж что в золоте, что в серебре, если в порошке стирать, так обязательно пальцы посинеют! А я таким делом, чтоб заклад подменивать, не занимаюсь!

– А вот я тебе сейчас морду твою набью, и ты у меня без всякого стирального порошка посинеешь! – пообещала Людмила и даже приподняла над стулом всю свою могучую фигуру, будто бы и действительно собиралась наказать ростовщицу за свою обиду.

Прасковья пригнулась, собираясь юркнуть под стол, но Илья Степанович вдруг гаркнул:

– Ша! Щ-а-а, господа, как говорят в Одессе! Попрошу не нарушать благородного застолья! Слушайте лучше еврейский анекдот! Все разом притихли.

– Так вот. Хоронят Сару Финкельштейн... Вы должны понять, что еврейские анекдоты, после английских, самые лучшие в мире. Английские просто умные, а еврейские – остроумные. Наш русский анекдот, к большой моей грусти, по большей части такой соленый, что ни при дамах, ни при детях его рассказывать никак невозможно.

Гости при таких словах дружно заржали.

– Значит, несут Сару Финкельштейн на кладбище. Красиво вокруг, весна, сирень цветет. И Моня Рабинович говорит другу: «Я хочу вам сказать, Абрамович, что Саре повезло. В хорошую погоду в землю ляжет. Вы не хотели бы лечь с ней рядом?» Абрамович подумал и говорит: «Нет, Рабинович, я бы хотел лечь рядом с Соней Катценеленбогель». – «Но что вы такое говорите, уважаемый Рабинович?! Ведь Соня еще живая!» – «О!!!» – ответил ему Абрамович.

Кто-то засмеялся, но Нинка видела, что основная часть гостей не поняла, в чем заключался анекдот.

Около полуночи начали расходиться. Нинка проводила Илью Степановича до угла, и они сговорились, что в субботу, к обеду, он приедет за ней на своей машине и отвезет к себе в Опалиху.

Нинка вернулась домой, где у стола еще сидели самые стойкие.