(Не) брать! (СИ) - Цай Ольга Страница 34

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Слышь, Ермолыч! Ты полегче. Товар не порть. Нам еще его Рябому сбагрить надо.

Товар? Он сказал товар? — меня заколотило.

— П-п-пожалуйста, — вытянула вперед руку, не пытаясь подняться, — у меня…у меня ребенок маленький, — подумала о Катюне и меня накрыла истерика, слезы хлынули из глаз.

Мужичок присел на корточки, протянул руку к моему лицу, провел по щеке, от чего стало мерзко и больно, щеку все еще саднило от пощечины, я дернулась от его прикосновения. Он зло прищурил глаза и, очень близко наклонившись к моем лицу, настолько близко, что я почувствовала непереносимый смрад из его рта, полушепотом сказал:

— Жаль. Я бы тебя оставил себе.

Провел по рукаву куртки от плеча к запястью, схватил резко и дернул на себя, поднимая. Крепко держа за руку, совершенно точно оставляя синяки, потащил вглубь этого ада. Ноги дрожали, но я шла. Он сказал, что оставят в живых, значит, надо постараться выбраться отсюда живой и, желательно, невредимой, — пыталась я рассуждать, абстрагируясь от окружавшей меня разрухи и вони.

Дойдя до конца этого жуткого помещения, худой толкнул дверь и мы новь очутились на улице, но только для того, чтобы через две минуты снова попасть в не менее мрачное здание.

Навстречу нашей троице вышел коротко стриженный парень в грязно-желтой куртке и замусоленных джинсах. Я всматривалась в его лицо, пытаясь оценить, сможет ли он мне помочь, но не увидела ни одной эмоции, вообще ни одной.

— Рябой здесь? — спросил худой.

— Наверху, — кивнул головой в сторону лестницы. — А это что за малышка?

— Подарок для Рябого, — ответил Ермолыч.

— Вместо долга что ль? Маловато, — усмехнулся желтая куртка, — но попробуйте.

На этих словах надежда, незаметно попросить помощи у этого парня окончательно рухнула.

Меня потащили к дальней лестнице и вот уже мы заходим в небольшую комнату, такую же ветхую как и все вокруг, но тут хотя бы не воняет и есть признаки жизни: стол, кресло, в котором сидит мужик весь в веснушках, наверное, это и есть тот самый Рябой, у противоположной стены два потрепанных кресла, между ними небольшой обшарпанный столик. Одно из кресел занимает устрашающего вида мужчина с татуировкой на шее. Очевидно, мы своим появлением прервали важный разговор.

— Что вы тут забыли? — нахмурился Рябой. — Деньги принесли?

— Нет, — тут же залебезил Ермолыч, — но у нас для тебя круче подарок. И он подтолкнул меня в спину. А меня будто включили:

— Они меня заставили! — громко проговорила я.

И тишина.

18

Он молчал и смотрел на меня, откинувшись в кресле, постукивая мясистыми пальцами по поцарапанной столешнице. А потом встал и, не сводя взгляда, подошел почти вплотную, так, что его веснушки стали очень четко различимы. Я посмотрела в его безразличные, пустые, оценивающие глаза. Так оценивают лошадь на арабском рынке. И последние остатки надежды ускользнули, как ускользает песок сквозь пальцы. Он дотошно, скрупулезно рассматривал мое лицо.

— Это кто тебя так? Они?

Я кивнула, и надежда — этот маленький, не сдающийся зверек своими лапками опять начал скрести внутри. Но следующие слова опустили на самое дно, самого глубокого, черного колодца:

— Куртку сними.

Я замотала головой, сделав шаг назад.

— Или куртку, или через минуту твой внешний вид будет радовать моих парней. Я понятно выражаюсь? — жестко сказал.

Я молча потянулась дрожащими руками к молнии.

— Ускорьте ее, — сказал, отвернулся и пошел к столу. Худой с Ермолычем рванули ко мне, торопясь исполнить приказ, буквально разрывая молнию на моей куртке.

Я осталась в сером свитере с небольшим круглым вырезом и простых джинсах. Рябой стоял, прислонившись к столу и сантиметр за сантиметром разглядывал мое тело, а мне казалось, что меня медленно окунают в дерьмо. Дрожь омерзения прошла от макушки до пят.

— Видишь, Рябой, ладненькая вся. Ну что скажешь?

— Ну на весь долг не покатит, треть скостить могу, — сказал он задумчиво.

— Послушайте, — нервы не выдержали. — Хотите денег, я…я дам, сколько нужно!

Рябой ухмыльнулся, разглядывая меня, еще раз прошелся глазами по моему телу, очевидно, оценивая шмотки, которые были на мне.

— Прям, сколь нужно?

Я решительно кивнула. Я готова была на все, лишь бы выбраться. Увидев просвет со дна своего колодца, я не готова была его отпускать.

— Да, сколько нужно!

Рябой подошел ко мне, обхватил грудь, плотоядно ухмыльнулся.

— Хороший размерчик, троечка?

Я молчала, не понимая, к чему он клонит. Больно сжал грудь.

— Я спрашиваю — ты отвечаешь. Если есть желание молчать — я могу отрезать тебе язык и удовлетворить его.

Меня передернуло от страха и омерзения, я поспешно ответила:

— Да, тройка.

— Мой любимый, — сказал Рябой, отходя на шаг назад.

— Как зовут?

— Полина, — сказала тихо, смотря куда-то в сторону.

— И имя хорошее.

Подошел к столу, достал пачку «Парламента», прикурил, повернулся, выдохнул дым.

— Вы, двое, за дверью пока подождите.

И худой с мужичком беспрекословно вышли.

— Так вот, Полина, скажу честно — я знаю сколько ты можешь принести или за сколько я могу тебя продать.

— Продать меня? — в каком-то оцепенении эхом повторила я.

Он усмехнулся, бросил недокуренную сигарету и носком ботинка затушил.

— Но я бизнесмен, прежде всего, а потому предлагаю тебе право первой сделки.

— С-сколько? — пытаясь совладать с собой, спросила я.

— Ну давай посмотрим, что мы имеем: две троечки, фигурку, рот вполне рабочий, добавим прекрасное имя. Как думаешь? Во сколько мы можем тебя оценить?

— Не знаю.

— Ну, у нас же переговоры. Предложи свою цену, — откровенно издевался он, предлагая сыграть в его игру без права отказаться.

— Двести? — тихо предположила я.

— Двести чего?

— Двести тысяч.

— О, да ты девочка-сюрприз. Ну кто ж отказывается от таких щедрых подарков? Двести тысяч, так двести тысяч. В долларах или в рублях отдавать будешь?

— Как скажете.

— Так, это ты мне скажи. Двести штук зеленых в чем удобнее тебе тащить? — издевательски допытывался с неизменной, мерзкой ухмылочкой Рябой.

— С-сколько? — я все больше становилась похожа на заику.

Мужчина схватил за подбородок, нажал пальцем на разбитую губу. От боли я дернулась. Чуть закончившая кровоточить рана вновь открылась, и я снова ощутила во рту гадкий привкус крови. Его глаза вонзились в мое лицо, как два лезвия, продирая до костей, ухмылка сошла с его лица.

— А теперь серьезно. Мы же оба знаем, что таких денег у тебя нет. Я тебя отпущу — ты побежишь в полицию, нажалуешься, с надеждой, что они придут на помощь, — наклонился к уху и закончил, — а они не придут. И никто не придет. Зато явлюсь я и плохо станет всей твоей семье, включая кошку.

— У меня есть, есть такие деньги, — в отчаянии прошептала я.

Он покачал головой.

— А вот обманывать нехорошо, за это обычно наказывают.

— Я не обманываю! Честно! У меня любовник богатый, он заплатит! — уже смелее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ух ты, а что ж богатый любовник не раскошелился на шмотки своей подстилке? Хреновая соска?

— Я…я могу позвонить ему. Он даст денег! Клянусь! Глеб, Орлов Глеб. Он управляющий.

Рябой резко поменялся в лице и глухо спросил:

— Управляющий чего?

— Рынка. Этого рынка.

Воцарилась тишина, нарушаемая только моим сердцебиением. Мне кажется, я даже перестала дышать. Будто решалась моя судьба в данный момент. Рябой неотрывно смотрел на меня, взгляд поменялся, но, что теперь в нем — я понять не могла.

— Гоблин, — обратился, не сводя с меня взгляд, к мужчине, который все это время молча сидел в кресле. — Этих двоих сюда. Живо!