Семья (не) на один год - Мария Сергеевна Коваленко Страница 34

Красивые карие глаза заблестели от слез.

— Вы удивительный доктор, — не дав мне ответить, продолжила мамочка. — Наверное, мало кто сможет всего лишь по настроению и слабости заподозрить беременность. Это талант.

На бледных щеках проступил румянец, а уголки губ потянулись в стороны.

Похоже, в тесте на беременность уже не было никакой необходимости. Можно было обойтись лишь кофе. Некрепким. С молоком. И поздравлениями.

Только нужные фразы застряли у меня в горле и руки скользнули к собственному животу. Плоскому. Без маленького человечка, который к девяти месяцам превратил бы тело в воздушный шарик.

Нужно было собраться с силами и уйти в ординаторскую. Именно там стояла новая кофемашина — главная гордость педиатрического отделения. Но последние слова женщины буквально приколотили к холодной больничной стене. И непрошеные воспоминания накрыли с головой.

— Это не талант. Это опыт, — с трудом ворочая языком, произнесла я и, пока не развалилась по частям на глазах у незнакомки, решительно захлопнула дверь.

Кто-то становится взрослым в восемнадцать. Кто-то умудряется повзрослеть только к сорока. Моя «взрослость» наступила в двадцать два.

Как будущий врач, я сразу должна была понять, что со мной происходит что-то неладное. Хотя бы заподозрить! Но после неожиданного развода ни знания, ни интуиция не помогли.

СанСанычу приходилось возиться со мной, как с ребенком. Первые дни я белугой выла у него на груди из-за ухода Никиты. Потом две недели он уговаривал меня принять предложение вуза и уехать в Гамбург. А после — снова утирал слезы и запрещал возвращаться в Питер.

Сама не понимала, что меня туда так тянуло. Брак Никита смог расторгнуть даже без моего участия. Его партнер, Павел, прислал свидетельство о разводе вместе с протоколом назначения нового управляющего, будто это были обычные бумаги.

Новостей о Никите тоже нигде не было. Он исчез, словно и не было никогда знаменитого адвоката Лаевского. Первое время я не могла поверить. Искала о нем любую информацию. Как последний мазохист, мечтала увидеть хотя бы имя в заголовке.

СанСаныч и Галина ругались со мной из-за этого. Один грозил изъять телефон и ноутбук. Вторая регулярно читала лекции, совсем как мой бывший муж. А в один из дней стало не до Никиты и не до интернатуры.

Кровотечение открылось внезапно. По телевизору сообщили о каком-то судебном процессе. Настолько важном, что судья принял решение сделать слушание закрытым, и даже самые опытные журналисты не смогли выяснить подробности.

Новость была так себе. На экране мелькнул черный автомобиль. Точно такой же, на каком меня встречал водитель Никиты. А потом репортеры повернули камеры в сторону таблички с названием суда.

Возможно, в сюжете было что-то еще. Вряд ли какое-то рядовое дело могло так сильно заинтересовать журналистскую братию.

Но я не досмотрела. Сразу после кадров с автомобилем пол подо мной качнулся. В глазах потемнело, и начался кошмар.

Подробностей того, что происходило в квартире, я не помнила. Все, на что хватило внимания — красная лужа у ног, которая с каждой секундой становилась все больше.

Ума не приложу, как бы я справилась, если бы не Галина. Именно она вызвала скорую помощь. Она держала меня за руку, пока машина везла нас в клинику. Рядом с ней я узнала и самую жуткую за последнее время новость.

Доктору пришлось трижды повторить диагноз. Первый раз я не расслышала. Второй — не поняла. Только в третий раз смысл слова «выкидыш» дошел до меня полностью.

Вместе с ним дошло и опустошение.

За свою практику я уже встречала женщин, переживших такую утрату. Думать об этом было страшно. Смотреть на них — больно. Для всех это было горе. И для тех, кто ждал малыша. И для таких, как я — кто и не догадывался о своем положении.

После всех медицинских процедур СанСаныч и Галина, обнявшись, плакали на узком диване возле палаты. Персонал приносил им успокоительное и чай.

А ко мне под ручку с горем пришла пустота. Скупая, тотальная. Без слез и без желаний.

Когда Никита ушел, я так и не поверила, что нашей истории конец. Даже в Гамбурге, словно собака, днями смотрела на дверь, ожидая возвращения. Представляла, как он войдет в квартиру. Бесшумно подкрадется и обнимет за плечи.

Тогда вместе с последней его частицей, которая жила во мне, ушла и надежда.

Всего за один день я стала взрослой. Без сожаления сняла свое обручальное кольцо. Удалила черновики сообщений — неотправленных, жалостливых. И с головой окунулась в работу.

Вместо одного ребенка у меня появились десятки маленьких пациентов. А чуть позже, вместо разбитого сердца, — целый благотворительный фонд.

Для сердечных ран не существует заплаток. Но я придумала свою собственную. Рядом с малышами внутри ничего не болело. А рядом с Филиппом Фурнье со временем стало спокойно и безопасно. Вначале как с другом. Потом как с самым лучшим помощником и консультантом. А месяц назад — как с женихом.

Прошлое редко давало о себе знать. Чаще во снах, чем в мыслях. Но вчерашний вечер в доме Никиты, совершенно неожиданный для меня, и сегодняшняя мамочка выбили почву из-под ног.

— Ах, вот ты где! Я по всему отделению ищу тебя! — Филипп появился в коридоре, как раз когда я закрыла дверь.

Он словно почувствовал, что я в нем нуждаюсь.

— Меня пригласили на обход. Только закончили.

Я расстегнула халат. На сегодня дел в больнице не осталось.

— Отлично. Тогда я могу позвать тебя на ужин?

Филипп положил мою руку на сгиб своего локтя.

— Ты же знаешь, какая из меня компания после этой больницы?

— О да! — протянул жених. — Так я еще никогда не экономил!

— Тогда, может, просто погуляем? — Мой взгляд остановился на часах в вестибюле. — При желании можем успеть на экскурсию по каналам.