Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1 Страница 34

Мери Мартин пела: «Я сейчас смою этого парня с моих волос», и зрителям это нравилось. Я смотрел вокруг на счастливые увлеченные лица тех, кто пережил войну, жил в стране, не тронутой разрушением, и, хотя я сам был одним из них, я чувствовал себя конченым, изолированным виной уцелевшего. Именно тогда я понял, если Корнелиус будет продолжать отказывать мне в отпуске, я уйду из банка Ван Зейла, потому что ни один человек, даже такой, как Корнелиус, не остановит меня в стремлении поступать по совести и искупить вину, которую я больше не мог носить в себе.

Мери Мартин перестала мыть свою голову на сцене, и зрители принялись вызывать ее на бис.

Я снова подумал об уникальной возможности искупить вину с помощью работы в УЭС. Работая одновременно на Америку и на Германию, я могу искупить вину Германии за убитых американских солдат, и в то же время восполнить Америке свой отказ бороться с нацистами. Это единственное решение моей проблемы, мой единственный шанс навсегда избавиться от болезненного конфликта с прошлым, и внезапно, когда я сидел в театральном зале на Бродвее, мое положение стало яснее, чем когда-либо. Я чувствовал, что мне предназначено было выжить, чтобы я смог внести свой вклад в послевоенный мир, и хотя я не был суеверным, я понял тогда, что если пренебрегу предназначением, то недолго проживу в том пустом мире, который построил для себя в Нью-Йорке.

Мери Мартин спела на бис. Маленькая девочка рядом со мной смотрела на нее сияющими глазами. Представление продолжалось…

— Какое замечательное представление, дядя Сэм! — воскликнула Вики с энтузиазмом.

Ее бледно-голубое вечернее платье с широкой юбкой, большим декольте и без рукавов, и прическа с заколотыми на затылке волосами делали ее старше. На лице ее почти не было косметики, и ее прекрасная нежная кожа имела оттенок персика, выращенного искусным садовником с большим старанием.

— Конечно, мюзиклы рассчитаны на непритязательного зрителя, — сказала она весело, — но я полагаю, что даже такой композитор, как Вагнер, очень любил хоровое пение в пивных, в которые он забегал в перерывах между написанием эпизодов из «Кольца Нибелунгов». Ты любишь Вагнера, дядя Сэм?

— Кого? — спросил я, дразня ее, и мы рассмеялись.

— Я подумала, что тебе импонирует тевтонская атмосфера! У него очень много общего с Ницше.

Мы были в «Копакабане», и оркестр, чтобы отдохнуть от сумасшедшей румбы, заиграл вальс. Подошедший официант подлил нам шампанского в бокалы.

— О, мне стало намного лучше! — воскликнула Вики. — Я бы хотела, чтобы жизнь была все время такой: театр, «Копа», вальсы и шампанское! Я просто не знаю, как тебя благодарить за то, что ты взял меня с собой, дядя Сэм! Это внесло в мою жизнь такое разнообразие.

Неожиданно я вспомнил, как Эмили поспешно говорила мне: «Корнелиус был такой славный мальчик, и такой нежный!» Я улыбнулся ей.

— Я благодарен, что ты приняла мое приглашение, — ответил я с готовностью. — Было бы жаль, что пропал билет, если бы ты не захотела со мной пойти.

Я снова начал думать о Терезе. Действительно ли она заболела, или впала в такую депрессию из-за своей работы, что и подумать не могла, чтобы бросить ее хоть на вечер? Я решил позвонить ей, как только вернусь домой.

— У тебя есть пластинки этого оркестра, дядя Сэм? Расскажи мне про свою коллекцию пластинок…

Я начал рассказывать ей о своих пластинках, но пока я говорил о музыке Луиса Армстронга, Кида Ори и Мифа Моула, я мог думать только о той, другой музыке, о шелесте сбрасываемой одежды, о скрипе кровати, о гармонии вздохов, о многозвучье наслаждения. Я пил шампанское и что-то говорил Вики, но мысленно я был с Терезой, моей прекрасной Терезой, и внутренним взором я видел, как она лежала обнаженная среди подушек и простыней, и маленький золотой крест исчез в ложбинке между ее грудями.

— …Дядя Сэм? — спросила Вики.

— Виноват, дорогая, что ты сказала?

— Мы можем потанцевать?

— Ну конечно! — сказал я, чувствуя себя виноватым, что сам не догадался пригласить ее на танец, и мы вышли на танцевальную площадку.

Ее рука касалась моего плеча. Ее тело терлось о мое. Я был с Терезой, но все же не с Терезой, в постели, но все же не в постели, на небесах, и все же на земле в одно и то же время.

Я почувствовал инстинктивный рефлекс в паху и отстранился от нее. Мой голос произнес: «Извини, я на минутку…», а затем я быстро прошел через танцплощадку в направлении мужской комнаты. Возбуждение прошло, как приступ тошноты.

Позже я помыл руки и вытер пот со лба носовым платком, а затем протер запотевшие очки. Я стал видеть ясно. Глядя в зеркало, я увидел с облегчением, что с моего лица сошло напряжение, и, призвав на помощь всю энергию, я вернулся на танцевальную площадку.

Я нашел Вики сидящей за столиком и наблюдающей за танцующими. Оркестр играл фокстрот.

— Привет! — сказал я мягко с самой беззаботной улыбкой. — Извини, пожалуйста, я сегодня за обедом что-то съел… — Я замолчал. Я заметил, что она бледна и не может на меня смотреть. Там, на танцплощадке, я быстро от нее отстранился, но не настолько, чтобы она не заметила, и теперь в один момент беззаботный вечер превратился в неприятнейшее происшествие.

Я тотчас же понял, что надо как-то объясниться, иначе мы не сможем в будущем встречаться без замешательства, поэтому я сел за столик, заставив себя выглядеть невозмутимым, и сказал самым беспечным голосом:

— Ну, неужели ты не привыкла ко всем этим юнцам, которые ведут себя на танцплощадках подобным неоригинальным образом! И ты думаешь, что я хотел бы отличаться от этих среднестатистических парней в смокингах на своем первом свидании! Послушай, постарайся найти возможность считать мою юношескую реакцию комплиментом. Уверяю тебя, я не всегда такой одержимый, когда приглашаю леди потанцевать!

Она поглядела на меня своими огромными внимательными глазами. Я ждал, затаив дыхание, но, очевидно, она нашла то, что искала, в моем взгляде, поскольку сумела без труда сказать:

— Хорошо. Спасибо за комплимент.

Мы не пытались больше танцевать, а просто выпили кофе, пока я рассказывал о своей недавней поездке в Лос-Анджелес, и между нами не было напряженности. Только когда мы вышли на улицу, она смущенно сказала:

— Хорошо, что ты мне не настоящий дядя, иначе твой комплимент был бы очень опасным.

— Еще как! — согласился я, стараясь сохранить небрежный тон, но западный акцент прозвучал несколько неестественно.

Больше она ничего не сказала. Когда мой шофер открыл дверцу, она проскользнула на заднее сиденье «мерседеса», в то время как я, стараясь не дотронуться до нее, уселся рядом.