Ольга Тартынская - Хотеть не вредно! Страница 34

Когда мы спустились в актовый зал, там уже собрались родители и учителя. Оформление зала скромное, но намек на праздник все же есть: воздушные шарики, плакат с приветствием выпускникам, нам, то есть. Среди гостей были мои родители и сестренка. Меня, как назло, посадили в президиум на всеобщее обозрение, чем окончательно испортили настроение. Мы с девчонкой из параллельного десятого взобрались на сцену и сели за покрытый красным бархатом стол. "Как настоящие!" — сказал бы сейчас Сашка Колобков.

Я исподлобья разглядывала зал: вот девчонки белым облачком кучкуются справа, а мальчишки темной массой оккупировали места у окна. Где же Борис? Ах да, вот они с Маратом, такие торжественные, серьезные. Сашка по обычаю крутится, дергает Гришку. Пошли речи, потом выдача аттестатов. Хлопали все от души. В параллельном десятом несколько ребят получили справки вместо аттестатов, наши же все дошли до финиша относительно успешно. Когда заговорила Зиночка, я почувствовала ком в горле. Плакать нельзя: тушь потечет. Тараща глаза изо всех сил, я старалась не разреветься.

— Мне было легко с вами. Вы поступали, как взрослые, все вопросы решали самостоятельно, — говорила Зиночка дрожащим голосом. — Мне грустно расставаться с вами. Это был мой самый удачный выпуск…

Она хлюпнула носом и сошла со сцены под бурные аплодисменты. Нина Сергеевна сменила гнев на милость и тоже вспомнила о нашем классе только хорошее. Когда слово дали Юрию Евгеньевичу, аплодисменты долго мешали ему говорить. Наконец, он властно поднял руку, и все замолчали. Его речь была короткой, как выстрел. Суть ее сводилась к тому, что мальчишки наши выходят из стен школы потенциальными воинами и защитниками Отечества, а девочки — сестрами милосердия. Но он надеется, что многие навыки, полученные нами в школе под его руководством, нам не пригодятся. Отмахивая рукой по-строевому, Юрий спустился со сцены. На него обрушился шквал одобрительных выкриков и оваций.

С ответным словом от нас выступала Ирка Савина. Хорошо поставленным, будто специально для митингов и преподавательской работы голосом она отчеканила благодарственный спич. Впрочем, он был вполне искренним и вызвал сочувствие у выпускников. Наконец, моя пытка закончилась, можно было слинять со сцены. Кроме аттестатов, все получили памятные подарки. Мне досталась мягкая игрушка: ушастая рыжая собака. Прижав ее к себе, я бродила по залу, когда начались танцы. Заиграл специально приглашенный ансамбль каких-то длинноволосых обормотов. Мы недоброжелательно встретили их исключительно из патриотических чувств. Вот бы наши ребята сыграли! Но, увы, инструментов давно уже нет.

Танцевать не хотелось. Я столкнулась с Сашкой, который вертелся возле сцены, очевидно ностальгируя.

— Покажи! — Сашка указал на мою лопоухую собаку.

Я дала ему игрушку в руки, Сашка взял ее за ухо.

— Как зовут?

— Не знаю, еще не придумала. Хочу взять ее с собой в Москву, на память.

— О, придумал! — обрадовался Колобоша. — Его будут звать Боб. Согласна?

— Почему Боб? — не поняла я.

— Потому! — хихикнул Сашка и ускользнул от меня.

Я подперла стенку и стала разглядывать одноклассников, стараясь запомнить их получше. Зиночка грустила, девчонки пытались вытащить ее танцевать. Сашка уже говорил что-то Борису на ухо, они оба уставились на меня. Борис отрицательно мотнул головой и демонстративно отвернулся. Он ни разу за вечер не станцевал. Марат с Сашкой тоже, будто сговорились. Я рассердилась: в зале столько красивых девчонок, а они морды воротят.

Назло им я стала танцевать: сначала с Витькой Черепановым, потом с Шуриком Ильченко, с Истоминым… Каждому говорила:

— Братья Карамазовы в своем амплуа. Видимо, среди нас нет такой особы, которой они могли бы оказать честь пригласить на танец. Подумаешь!

Солист ансамбля никуда не годился. Мы возмутились и стали просить Сашку спеть. Он пококетничал слегка, но с явным удовольствием вышел на сцену. Патлатый солист покорно уступил ему место у микрофона. Под любимые песни стали танцевать все, только не Борис. Он стоял у окна с независимым видом и смотрел на сцену. Я окончательно скисла. Подцепив Любку, протащила ее несколько раз мимо окна, но Борис и бровью не повел. Он усмехался и изображал увлеченную беседу с Маратом.

Совсем отчаявшись, я забрела в музей, приметив там свет. Юрий Евгеньевич возился со стендом, посвященным гражданской войне в Забайкалье. Когда я вошла, он поднял голову и улыбнулся.

— Что такая грустная, Анна?

Мне тут же захотелось реветь белугой, но я только пролепетала:

— Жалко уходить из школы. Уезжать страшно.

Юрий сочувственно пожал обеими руками мою ладонь:

— Ну-ну. У тебя праздник сегодня, а ты унываешь.

Его глубоко посаженные карие глаза под темными бровями смотрели тепло и участливо. Я вспомнила, как предала его.

— А вы меня простили?

Он сразу понял и усмехнулся:

— Простил, простил. Держи хвост пистолетом.

В дверь просунулась чья-то физиономия, и тут же музей наводнился почитателями Юрия Евгеньевича, преимущественно женского пола. Я ретировалась.

Объявили банкет. Родители накрыли столы в спортзале. К тому моменту все уже основательно проголодались, поэтому с плотоядными воплями ринулись к столам. Лилось шампанское, дымились котлеты, почти как у Пушкина в "Онегине". Родители постарались, раздобыли для праздничного стола немыслимые по тем временам деликатесы: шоколадные конфеты, мороженое. Ну, и сами наготовили горячие блюда. Накормив нас, родители ушли спать, мы же танцевали до трех часов.

Дальше по традиции следовало идти встречать рассвет на гору, в сопки. Все хорошо, но на улице дождь, слякоть, тьма-тьмущая. Однако нас это не остановило. Со смехом, песнями мы вывалились наружу и храбро потопали в сопки прямо при параде. Колобоша только прокомментировал, поднимая ворот пиджака:

— Погода шепчет: "Займи, но выпей!"

Он убежал вперед, вместе с Гришкой возглавив поход. Они горланили песни, поднимая дух и настроение всех, кто следовал за ними. Зиночка тоже отважилась на это сомнительное предприятие. Она мокла и мерзла, но шла с нами до конца. Путь пролегал за Узкое место и в сопки. Мы поднимались все выше, оскальзываясь, промокая насквозь, но не сдаваясь.

Когда уже начало светать, я вдруг заметила, что Бориса и Марата среди нас нет. Предатели! Опять отличились, баптисты, Квазимоды! Я поделилась своим возмущением с Любкой Соколовой.

— Может, они пошли переодеться и скоро нас догонят? — как всегда, попыталась оправдать она Братьев Карамазовых.

Однако они все не появлялись. Плевать! Теперь уже все равно мы чужие… До меня вдруг дошел смысл происходящего: в шесть утра я отбываю в Москву, а это значит, что больше не увижу Бориса! Если бы не ожидание дороги и глобальных перемен, то этот удар я бы не пережила. Теперь все равно, сию минуту разлучиться или через несколько часов, утешала я себя. Только вот не будет последнего мига, когда человек выдает сокрытое, подспудное. Это так важно, как ведет себя человек во время прощания!..