Миллиард секунд - Каролина Дэй Страница 35

Где ей еще прятаться от человека, который ее ударил? Который уже бил, не заботясь о чувствах…

Вашу ж мать! Что я только что натворил?

— Ева! Ева, открой дверь! — колочу в дверь, пытаюсь вырвать дверь с петель. Бесполезно. Закрылась изнутри, хоть слесаря вызывай.

— Отъебись! Не трогай меня!

Блядь! Сам виноват, зная, какие тараканы сидят в ее голове. После травмы в прошлой семье. И что в таких ситуациях делают? Не откроет же, хоть пытай морально, только…

Точно! У меня же ключи есть, чтобы открыть снаружи! Бегу в коридор и ищу связку, которую оставляли рабочие, когда устанавливали двери. Они далеко. В самом нижнем ящике среди моих завалов. Но все же нахожу их и бегу к туалету. Слышу оттуда вой, словно собака внутри сидит, а не девушка-первокурсница.

Что же я натворил…

Распахиваю дверь, не жду, когда она посмотрит на меня испуганными глазами загнанного маленького зверька, и лечу к ней. На пол. В дальний угол. И прижимаю к себе так крепко, насколько позволяют силы.

— Прости, меня, прости…

— Не трогай! Отпусти!

Пытается брыкаться, отпихнуть меня, но я не поддамся. Не сейчас, когда она в моих объятьях. Такая маленькая и беззащитная. Когда шипы давно не вылезали наружу, а сейчас они не желали выходить по первому велению. Не пытались защитить хозяйку. От меня.

— Тише-тише. Я ничего не сделаю.

Прости меня…

Знал, что ты боишься, знал, что воспоминания ужасного прошлого не забылись. Прости. Я просто хотел, чтобы ты мне открылась. Доверилась. Я ведь забочусь о тебе. О моей маленькой девочке, которая дорога мне как…

Как кто?

Как мне объяснить, кто она такая? Дочь? Мы далеки от таких отношений. Племянница? Я единственный ребенок в семье. Подопечная? Много вопросов будут задавать. А я и не в состоянии каждый раз отвечать на них. Раз за разом, снова и снова, пока люди не поймут. А они не поймут мое стремление сделать ее жизнь лучше. Огородить от бед. От боли.

Но я не смогу отгородить ее от самого себя…

Со временем Ева перестала брыкаться. Расслабила руки и зарыдала. Плечи содрогались, слезы лились рекой, увлажняя мой свитер. Плевать. Пускай поплачет. Заслужил, чтобы мое сердце сжалось от боли. Ей станет легче, когда все продет, только я никогда не забуду свою оплошность.

— Прости…

— И ты п-прости, — говорит она спустя долгие секунды. — Я не должна была так говорить про твою девушку.

Только сейчас до меня доходит, что она видела нас. Видела, как я пытался забыться в объятьях другой и снять стресс. И восприняла по-своему.

— Она не моя девушка, — отвечаю сухо.

— А кто твоя?

Я и сам не знаю, Ева. Я был одинок с момента, как мы расстались с Яной. Долго переживал разрыв, пока на моем пути не попалась ты. Пока не заявилась ко мне на выставку, затем под колеса БМВ.

Пока я не засмотрелся на тебя, и не пожелал, как женщину. Пока не захотел вкусить запретный плод. Попробовать сладость твоих губ, убедиться, что на вкус они такие же сладкие, как вишня. Спелая. Бордовая. Как цвет твоих губ. Они действительно яркие, а я даже не замечал этого, пропадая в студии сутками.

Но лучше бы не замечал и дальше, чем засматривался на них. Даже сейчас, когда на них опускается маленькая капелька соленой слезы. Надеюсь, последней. Она небрежно смахивает ее поврежденным кулачком. Морщится.

— Давай посмотрю, — отодвигаю ее лицо и смотрю сначала на образовавшееся покраснение на щеке. — Больно?

— Не особо, — отвечает спокойно. Не жмурит глаза от боли.

— А руке? Надо обработать.

Достаю аптечку под раковиной, ищу все необходимое и начинаю обрабатывать. Сначала мажу мазью щеку, уж слишком сильно приложился, затем обеззараживаю костяшки на правой руке.

— Ай, щиплет!

А до этого терпела, как оловянный солдатик. Сдалась, но больше не всхлипывала.

— Прости, что ударил.

— Ой, перестань, — отмахивается Ева. — Как повторюшка, чесслово! Я не боюсь боли, можешь не волноваться.

— С каких пор?

— Посмотри сюда.

Она поворачивается ко мне спиной, задирает толстовку и открывает вид на спину. И я замечаю не ровно идущие друг за другом позвонки, не светлый и ровный тон ее кожи и не парочку родинок под лопаткой. А шрамы. Их два. Продолговатых. Скрещенных между собой, как крест. Больше похожие на крупные рубцы.

— Это опекун, — поясняет Ева, повернувшись обратно ко мне. — Самое страшное было после, когда вспоминаешь раз за разом. Мне даже прописали сеансы с психологом, когда вернули обратно в интернат. Теперь я ничего не боюсь и смогу постоять за себя, даже против тебя.

Этого не было написано в личном деле. О порезах. Ощущение, что я совсем не знаю эту девушку. Ни то, что витает в ее мыслях, ни то, какие печати на ее теле оставила трудная жизнь. Я полный придурок, раз после всего этого поднял на нее руку. Не подумав. Поддавшись эмоциям.

— Я и пальцем тебя не трону. Веришь?

— Даже если доведу? — Смотрит в мои глаза. Долго-долго. Не верит в мои слова. И не поверит.

— Даже если ты вонзишь нож в спину.

— Эй! — слегка бьет кулаком мне по плечу и снова морщится. — Я не сука, чтобы так с тобой поступать! Мы оба виноваты, так что не парься, я все простила.

И быстро подскакивает со своего места, словно ничего не произошло между нами. Словно не она сейчас сбегала от меня, ревела в туалете на моем плече.

— Ты чего сидишь? Пошла ужин готовить!

И мы приготовили. На этот раз вместе. Мы кидались друг в друга едой, что-то поедали в процессе готовки. Веселились. Как маленькие дети. Я ловил каждый момент, но все же вспоминал наш разговор. Вспоминал о ноже в спину.

Кто бы знал, что она все