Империя желания (ЛП) - Кент Рина Страница 35

— Я это исправлю, — говорю я.

— Тебе не обязательно. Когда закончу, я приготовлю пасту.

— Будет быстрее, если ты будешь печь, а я готовить одновременно, — я уже на кухне ищу в шкафу то, что мне понадобится.

— Я не знала, что ты умеешь готовить, — она смотрит на меня через плечо.

— Я прожил один достаточно долго, чтобы научиться этому.

— Так это только по необходимости? Тебе это не нравится?

— Не особо.

— Что тебе тогда нравится?

— Работа.

Она закатывает глаза, засыпая тесто на маленькие вкладыши для кексов.

— Работа — это не хобби.

— Она может быть им, — я быстро режу помидоры, и она смотрит на меня со странным очарованием.

— Ого, ты хорошо владеешь ножом, — говорит она, потому что легко отвлекается и ей приходится выражать все, что у нее на уме, а затем качает головой. — В любом случае, должно быть что-то еще, что тебе нравится вне работы.

— Нет такого.

Она толкает противень в духовку, и, когда прислоняется к грязной стойке, ее верх поднимается по ее бледному животу, а мука размазывает ее джинсовые шорты, бедра и даже кроссовки. Она не обрадуется, когда наконец заметит это.

— Как насчет… когда ты рядом с Аспен? Что вы делаете?

— Работаем.

— Правда? Вы не занимаетесь другими делами вместе?

— Помимо работы, нет.

Она немного улыбается, потом говорит:

— Но это немного грустно.

Я бросаю ингредиенты в сковороду и добавляю оливковое масло и немного чеснока.

— Что мы трудоголики и не интересуемся тем, как потратить наше время зря?

— Что у тебя нет хобби. Я найду тебе одно.

— Не нужно.

— Да, в этом есть необходимость. Хобби — это важно. У всех, кого я знаю, есть хотя бы одно, а у некоторых — несколько.

— Все, кого ты знаешь — дети. У всех детей есть хобби.

— Это не правда. Есть Дэниел и Нокс, и им нравится многое, например, спорт и клубы.

— Они сказали тебе это?

— Ага.

Моя спина резко дергается, несмотря на мои попытки сохранять спокойствие. Дело в том, что я не могу перестать думать о ее веселых беседах с этими двумя ублюдками. Да, она общительна, особенно с теми, кто к ней хорошо относится. И это, вероятно, ничего не значит, но это не отменяет того факта, что эта идея наполняет меня неприятным чувством, которого я никогда раньше не испытывал.

Иррациональное чувство, за которым я не хочу искать причину.

— О чем ты с ними разговариваешь?

— О разных вещах.

— Например?

— Ничего важного.

— Если это не важно, не говори с ними ни о чем.

— Но они мне нравятся.

— Ты закончить это общение, и это окончательно.

— Нет.

— Гвинет.

— Я не говорю тебе, чтобы ты прекратил разговаривать с Аспен. Я взрослый человек, хотя и ненавижу ее, так что ты мне не можешь приказывать.

Я сужаю глаза. Она становится все более и более проницательной в переговорах и уступает дорогу. Но я разберусь с этими двумя ублюдками и с любой информацией о клубах, которую они ей скармливают.

Я наливаю в кастрюлю горячую воду и довожу ее до кипения, пока она наблюдает за каждым моим движением.

— А почему ты ненавидишь Аспен?

— Потому что… потому что она злая.

— Она была к тебе жестока?

— Она даже не разговаривает со мной.

— Точно. Так почему ты думаешь, что она злая?

— Все в W&S думают, что она такая.

— Я не собираюсь вдаваться в подробности, почему все так думают. Я спрашиваю тебя.

— Ну… папа ее ненавидит.

— Ты не твой отец, Гвинет.

— Кого ненавидит папа, того ненавижу я. Это так просто. Мы такие.

— Вот почему вы не навещала его неделю?

Она вздрагивает, ее губы сжимаются. Итак, я был прав. Она избегала его или своих чувств по поводу того, что с ним случилось.

Между нами на долгие минуты образовывается тишина, и в воздухе слышен только звук кипящей воды.

Она стучит ногтями так быстро, маниакально, что выдает свое внутреннее смятение.

— Ответь мне, Гвинет.

— Я… только что начала стажировку. Я сделаю это позже.

— Когда позже? Завтра? На следующей неделе?

— Чуть позже, — она поворачивается, чтобы уйти, вероятно, чтобы спрятаться в ближайшем туалете.

— Стой.

Она вздрагивает, ее ногти все еще стучат, но она не смотрит на меня.

— Повернись, Гвинет.

Она трясет головой так сильно, так сильно, что сотрясает все ее тело.

— Малышка, посмотри на меня.

При этом она делает это так медленно, пока ее глаза не встречаются с моими. Они приглушены, серый цвет распространяется на другие цвета, покрывая их, пока каждый глаз не становится слишком мрачным, слишком безжизненным.

— Скажи мне, почему ты больше не хочешь навещать Кинга?

Если это из-за меня, потому что она чувствует себя слишком виноватой за то, что мы делаем, пока он в коме, черт возьми, я не смогу с этим справиться.

С моей виной все в порядке, я могу с ней справиться, но не могу вынести мысли, что она ее задушила до смерти.

Я старше, у меня хватило жизненных ситуаций и уголовных дел, чтобы это контролировать. У нее нет. Она еще слишком молода и неопытна.

Несмотря на то, что она иногда не может заснуть и утверждает, что у нее пустой мозг, она все еще невиновна.

И чиста.

И мне не следует так гореть желанием все это запятнать.

Она берет тряпку, смачивает ее и начинает мыть стойку. Тяжело, быстро и с точными движениями. Но она остается в одном и том же месте, застряла на одном месте, которое чистит снова и снова.

— Потому что я не хочу думать о его исчезновении. Потому что, когда я иду в больницу, чувствую этот ужасный запах антисептика, и когда захожу в его комнату, знаю, что он не улыбнется мне, не обнимет и не назовет своим ангелом. Потому что он там, но не совсем. Потому что, когда я читаю для него, касаюсь его руки и плачу, не думаю, что он меня слышит. Если бы он услышал, он бы вернулся. Он сказал, что не оставит меня как мама. Но обещание он не сдержал. Он бросил меня, как и она, а теперь его здесь нет. И мне слишком больно думать о нем или о том, что мои родители ненавидят меня так сильно, что они оба бросили меня на двух разных этапах моей жизни. Так что нет, я не пойду ни завтра, ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. Если я это сделаю, то увижу его, но не буду с ним разговаривать, и я немного злюсь на него, потому что он не сдержал свое слово. Так что я буду думать о нем так, как будто он уехал в длительную командировку и скоро вернется. Это единственный способ сдержать себя.

К тому времени, когда она заканчивает, она тяжело дышит, и по ее щеке течет слеза, которая попала ей в рот, но она не обращает на это внимания, поскольку вытирает все быстрее, резче, дольше.

Я медленно подхожу к ней и беру ее за руку. Она мокрая и покраснела. Она также царапала ногтем поверхность, пока не выступило несколько капель крови.

Она все еще крепко сжимает тряпку, как в тот день, когда я рассказал ей о происшествии с Кингом.

— Отпусти ситуацию.

Она качает головой, все ее внимание сосредоточено на прилавке.

— Забудь, Гвинет, — я нажимаю на ее запястье достаточно сильно, чтобы она разжала свою смертоносную хватку и высвободила влажную окровавленную ткань. — А теперь посмотри на меня.

Она делает это, хоть и нерешительно. Блядь. То, как она смотрит на меня, так чисто и чертовски доверчиво, что я не понимаю, почему это пронзает меня, черт возьми, в грудь.

— Кинг не бросил тебя, понимаешь? Это был несчастный случай. Если бы это зависело от него, он бы проснулся и вернулся к тебе. Он никогда бы не бросил тебя по собственному желанию. Если тебе не хочется навещать его, я не буду заставлять, но я думаю, что у него больше шансов справиться с этим, если ты продолжишь с ним разговаривать.

— Думаешь?

— Да.

Она кротко кивает.

— Все в порядке? Ты перестала думать, что он тебя бросил? Он не твоя мать. Он ненавидел эту женщину. Поэтому к черту её. Ты слышишь меня? К черту ее за то, что она бросила тебя на улице и была трусихой, сбежавшей в ночь.