Ирина Степановская - Вслед за Ремарком Страница 36

– Это не тренировка, а баловство, – серьезно и недовольно сказал ей Роберт. – На следующем занятии поедем на улицу. А эти глупости ты оставь, поняла? Я же уже сказал тебе в прошлый раз, чтобы ты больше сюда не ходила.

– На улицу? А я смогу? – Она не верила, что теперь все возможно!

– Сможешь!

– Ну, тогда ладно! – Она выдохнула это с какой-то даже обреченностью.

«Она не такая, как все, – подумал Роберт, а вслух сказал: – Мы поедем с тобой на улицу. Обязательно. Ты мне веришь?»

Она ответила буднично и просто, как послушный ребенок, не привыкший, чтобы его обманывали:

– Верю. Вы мой гуру. Во всем, что касается вождения, я теперь доверяю вам безраздельно. До свидания!

Она повернулась и пошла домой. Роберт нахмурился, повернулся к Ленцу:

– Она сказала, что я гуру. На фиг мне это надо?

Ленц пожал плечами, но долго еще не сходил с места, смотря Нине вслед. Когда она исчезла, они пошли в сторону выхода. Невдалеке еще раздавался шум продолжающейся автомобильной разборки. Из церкви опять раздалось хоровое пение, но теперь оно звучало не приподнято-торжественно, как при крещении, а печально, будто там отпевали искореженные машины. Но продолжалось это недолго, и новая процессия, теперь уже венчающихся, подъехала на других машинах, чем, кстати, окончательно запрудила дорогу. А над всем этим шумным и в общем-то бессмысленным скопищем людей и машин ярко светило, отдавая последнее тепло, прохладное московское солнце.

9

С начала первого занятия по вождению прошло десять дней. Шарль Готье пока еще не приехал в Москву, но его по-прежнему ожидали со дня на день, и поэтому в центральном офисе Кирилла все стояли на ушах. Кирилл очень нервничал, беспрерывно пил кофе и орал на всех больше обычного. Нина не любила заходить к нему в офис. Ее пугало обожание, с которым смотрели на Кирилла почти все без исключения женщины, кажущиеся ей самой прекрасными и умными. Его замечания она считала грубыми, манеру разговора – недопустимой. Несмотря на это, в ведении дел он практически всегда оказывался прав, чутье делового человека редко подводило его, но быть окруженным такими красавицами и умницами и вести себя с ними просто по-хамски казалось для Нины нонсенсом.

«Никогда я не смогла бы работать с таким человеком!» – думала она.

Иногда, правда, ей попадались статьи в журналах с воспоминаниями неких знаменитостей, из которых следовало, что режиссеры или кутюрье обращаются с женщинами, как обращался Карабас Барабас с куклами; что они бывают с ними злы, несправедливы, грубо кричат на них и доводят до слез. А женщины, несмотря на все это, остаются им благодарны, любят их, выходят за них замуж… в крайнем случае пишут о них благодарственные воспоминания. И Нина поняла, что если женщина, пройдя через многие унижения, все-таки делает карьеру, она считает большой жизненной удачей, что жизнь свела ее с этими невозможными тиранами.

«Как странно, – думала Нина, – что мировые красавицы бывают так искренно преданны каким-нибудь хлюпикам, сморщенным монстрам, которые не только, бывает, не ценят их любовь и преданность, а еще и меняют их, как кукол на полке, женятся без разбору и дают поганые интервью о своей личной жизни журналистам. Как хорошо, что мне этого ничего не надо! Ни особенной красоты, ни славы, ни успеха! Ни журнальных обложек, ни лица во весь экран…»

Нина прекрасно отдавала себе отчет, что многие женщины были бы не только не прочь занять ее место рядом с Кириллом, но и сочли бы это за большую жизненную удачу, потому что с виду казалось, что место его жены сулит и благополучие, и прекрасную, безбедную жизнь. И она действительно боялась того, что когда-нибудь ее муж захочет жениться на другой женщине и сменить хозяйку в доме. «Кто его знает, может быть, действительно он не считается со мной из-за моей слабохарактерности? А попадись ему другая женщина, к примеру, такая же, как его мать, и все может пойти по-другому. В доме рядом с новой женой появится домработница, а довольная и деловая супруга будет заниматься своими делами – бизнесом, или любовниками, или путешествиями… А я окончу свои дни в доме престарелых, потому что за все эти годы, проведенные рядом с ним, даже не заработала себе приличную пенсию». Так довольно часто думала Нина после посещения офиса Кирилла по какой-нибудь необходимости.

Кстати, вопрос о домработнице занимал ее давно. Кирилл говорил, что теперь во всех уважающих себя семьях обязательно есть помощница по хозяйству, и Нина тоже могла бы через агентство пригласить кого-нибудь в дом. «Хозяйство возьмет на себя чужая женщина, а что тогда буду делать я? – думала Нина. – Она будет с деловым видом расхаживать по комнатам, разговаривать со мной, прикасаться к моим вещам…» Нину даже передергивало от этой мысли. Она представить не могла, что кто-то посторонний будет все время присутствовать в ее доме. «Мне придется тогда просто уходить из квартиры, а куда я пойду? Приличной работы мне уже не найти, кругом сидят молоденькие и умненькие мальчики и девочки, такие же, как в офисе Кирилла. Свое дело я завести не сумею, нечего даже и браться, да у меня и желания к этому нет. Денег каких-то больших мне не надо. По салонам и выставкам я ходить не хочу, врачей боюсь, массаж не люблю, спортом не занимаюсь… На что я способна? Пожалуй, мне нравится вести занятия в своем училище, но и только. Я и работаю не много, так, что работа не успевает надоесть. Я, в общем, счастливая женщина, – думала она. – Так буду же наслаждаться своим счастьем, пока оно есть!»

Но наслаждаться ей как-то не особенно удавалось. От треволнений и забот, связанных с приездом Шарля Готье, Кирилл заболел, точнее – схватил радикулит. Наверное, его где-нибудь просто продуло, но он придерживался того особенного мнения, ныне часто распространенного, что все болезни проистекают «от переутомления и от нервов», поэтому Нине трудно было убедить его в том, что нужно избегать сквозняков и регулярно делать зарядку. Во всяком случае, так или иначе, всю неделю Кирилл ходил согнувшись, потирал мягкое место, требовал, чтобы Нина каждые два часа натирала ему змеиным ядом спину, делала массаж и ставила уколы. Уколы назначила доктор, приехавшая на вызов из спецполиклиники. Кирилл причитал, охал и стонал, на всех ругался, на все раздражался, но все-таки ездил на работу, потому что не мог положиться, как он говорил, «ни на кого из этих дур, с ним работающих». И все время он ждал приезда Готье. Нина совсем измучилась за эту неделю.

«Куда бы мне еще ребенка!» – думала она, разрываясь между разогреванием бульончиков, уборкой квартиры, покупкой продуктов, массажем, постановкой уколов и дачей лекарств. Он еще и капризничал, как ребенок: то вместо прекрасной груши он поздно вечером хотел вдруг яблоко, а яблок как назло не оказывалось в доме в этот момент, и она бежала за ними по темноте в ближайший круглосуточный магазин. То он говорил со слезами в голосе, что ей его нисколько не жалко и она делает ему уколы, нисколько не стараясь. То он с серьезным видом предъявлял ей претензии, что она халтурит во время массажа, и ей приходилось ставить перед ним часы, чтобы он мог наблюдать, что время массажа занимает каждый раз ровно сорок пять минут. В общем, у Нины не было ни одной свободной минутки. Поэтому на занятия по вождению она больше не ходила. Каждый раз перед началом она все смотрела на часы и думала: успеет, не успеет? Но Кирилл охал так, что ей совестно было оставлять его одного. Но на второй неделе его болезни по некоторым признакам она стала замечать, что он теперь хитрит, как ребенок, который требует к себе повышенного внимания. Он забывался и все чаще ходил по комнатам и вставал и садился с совершенно нормальным видом, но когда вспоминал о своей болезни, кривил забавно-капризную рожицу и продолжал жаловаться на боли, потирал спину и даже немножко прихрамывал. Нина все так же его кормила бульонами, делала массаж, но уже наблюдала за ним со скрытой улыбкой. Она любила в нем детскость, прекрасно помнила, какой он был худощавый и гибкий, какая худенькая у него была шея с мальчишеским кадыком, какие тонкие руки и великое множество честолюбивых идей. С реализацией идей как раз и возникли в нем вальяжность и грубость, а что-то милое, забавное, что было в нем когда-то и так привлекало ее, безвозвратно ушло.