Хьюстон (СИ) - Твист Оливер Страница 36

Обнял он ее и уснул. И так крепки были его объятия, что пока солнце не встало, да не проснулся юноша, не могла девушка рук его разнять и на волю вырваться. Поутру они снова в путь отправились и к вечеру уже в доме у юноши были. Маленьким был тот дом и бедным, однако нашлась в нем комната для девушки, где она поселилась и за работу принялась. Вот только видит юноша, что девушка с каждым днем все печальней делается. И даже любимая козочка не могла ее развеселить, никакие лакомства не радовали. Как только не пытался развлечь ее юноша, все напрасно: чем ближе к завершению работа, тем бледнее и прозрачнее девушка делается, словно вся красота и сама жизнь ее в ковер переходит. Закончила она его и отдала юноше. И был тот ковер таким прекрасным, как будто, ее душа в нем, в его узорах немыслимых засияла. Долго смотрел на него юноша, потом говорит:

— Все ты сделала, как я просил и свободна теперь, можешь идти куда хочешь. Нет у меня богатства большого, только руки и сердце, нечем мне за работу твою заплатить, но что ни попросишь — сделаю, коли будет это в моих силах. Только надо тебя сначала лекарям показать, чтобы немощь твою исцелили.

— Нет, — говорит девушка, — не помогут мне лекари с их снадобьями, на исходе силы мои и недолго мне на солнечный свет любоваться. И не нужны мне ни серебро, ни золото. Только есть у меня одна просьба. А уж по силам она тебе или нет, сам решай. Позволь мне, перед тем как расстанемся, на невесту твою посмотреть.

— Хорошо, — отвечает юноша, — это проще простого исполнить. Ложись спать, а утром я отведу тебя к ней.

Вот ночь прошла. Пришел, как обещал, юноша за гостьей своей. Да только она так ослабела, что встать не может. Поднял он ее тогда на руки, вошел с ней в свою комнату и говорит:

— Вот смотри на невесту мою. Нравится она тебе?

— Где же невеста твоя? Ведь здесь нет никого, — удивилась девушка.

— Да вот же она, — отвечает юноша. Подошел он к зеркалу, опустил перед ним девушку и, как по обычаю положено, у ног ее чудесный ковер раскинул. Засмеялась девушка, на ковер босыми ногами встала, и в тот же миг все силы и красота к ней вернулись.

Хьюстон замолчал и, неловко двинув рукой, расплескал чай из чашки, тут же покраснел и потянулся за полотенцем. Но Птица, перехватив его руку, спросила с нетерпением:

— Ну, а дальше то, что было?

— Да ничего, кончилась сказка.

— Сам что ли придумал? — Йойо посмотрел на Хьюстона и покровительственно улыбнулся, словно довольный успехами своего ученика наставник. — Какой ты у нас затейник, однако!

— Да нет, где мне! — Хьюстон застенчиво заморгал и опустил глаза. — В книжке одной прочитал. Понравилась просто. Подумал, может вам тоже интересно послушать будет.

Он замолчал и снова погрузился в задумчивость, бросив перед этим быстрый взгляд на Птицу.

— А вот у меня в детстве любимая книжка была, — подала голос Птица. — Она и сейчас есть, у тети. Старая уже, но целая, все странички на месте, только края обтрепались. Ее еще моя бабушка купила своим дочкам, тете и ее сестренке, моей маме, когда они только читать учились. Они ее тоже очень любили. Наверное, поэтому она и сохранилась. Я, когда домой приезжаю, всегда ее заново перечитываю. А когда маленькой была, я помню, мне тетя ее перед сном читала. Ну, когда могла это делать… Когда у ней голова не болела. А я такая глупая была! Нарочно почитать просила. Казалось, она так смешно слова произносит. И немного страшно, от того, что она тогда все роняла и качалась, как будто вот-вот упадет.

Глава 23 Сказка, рассказанная Птицей

Птица немного помолчала, глядя широко распахнутыми глазами в прошлое, потом моргнула, пробуждаясь от его далеких видений и продолжила, взглянув на Хьюстона. Он сидел, подперев голову руками, и слушал ее очень внимательно.

— Книжка небольшая, всего одна сказка. Называется «Почему у снегиря красная грудка». И на обложке нарисованы зимний лес и девочка на поляне стоит. Я ее так часто читала, что наизусть запомнила. Не всю, конечно, а те места, которые особенно понравились. Вот, если хотите, расскажу.

Она снова посмотрела на Хьюстона, так, как будто они были здесь одни, и она только у него спрашивала разрешения. И у Йойо возникло чувство, что Хьюстон и Птица, сидят, держа друг друга за руки. Хотя, он ясно видел, что это было не так. Хьюстон молча кивнул Птице и улыбнулся. И это чувство у Йойо усилилось, ему даже захотелось вмешаться и прервать эту связь. Вот только, разве он имел на это право?

— Начинается она так. — Птица отвела, наконец, взгляд от лица Хьюстона, и принялась рассказывать. — В одной далекой-далекой стране, там, где снег и морозы держат мир в своем плену большую часть года, и где темными ночами метели и вьюги поют свои волчьи песни, жила девочка. Звали ее Тинтин. Так звали ее друзья, лесные птицы, которых она кормила и согревала, когда в лес приходила суровая и студеная зимняя пора. А как звали ее на самом деле, не помнила даже она сама. Жила Тинтин одна в старой бревенчатой избушке в самой чаще большого дремучего леса на маленькой, окруженной со всех сторон высокими могучими соснами опушке. Часто по ночам в соснах тревожно гудел ветер, и тогда Тинтин казалось, что в его неистовом вое слышатся то жалобные, то сердитые голоса. Они то звали ее куда-то, то грозили, то смеялись страшным недобрым смехом, то стонали и плакали. В такие ночи Тинтин долго не могла сомкнуть глаз и все думала про своих родителей. Про то, где они сейчас и что с ними случилось. Родители Тинтин пропали уже очень давно, пошли однажды в лес, может за дровами, может на охоту, и не вернулись. Долго ждала их Тинтин. Да так и не дождалась. Осталась она совсем одна, и только друзья — лесные птички утешали ее своим щебетом и песнями. И вот однажды разразилась в лесу ужасная снежная буря. Весь день и всю ночь завывали в соснах дикие голоса. А уже под утро, когда успокоился, устав носиться по лесу лиходей-ветер, послышались Тинтин в наступившей вдруг тишине голоса ее родителей. Они звали ее откуда-то издалека.

— Я иду, — закричала им в ответ девочка, — я уже иду!

Вскочила она со своей уютной лежанки, накинула легкую серую шубку, которую сшил для нее отец, повязала на голову теплый пуховой платок, связанный руками матери, спрятала маленькие ножки в большие старые валенки и отправилась искать своих родных. К тому времени все тропинки в лесу засыпал густой снег, и замела своим ледяным подолом вьюга. Но Тинтин была очень храброй и очень любила своих родителей. И ее не пугали ни снег, застилавший ей глаза, громоздивший у нее на пути высокие сугробы, ни мороз, сердито щипавший ее за щеки, коловший ее ледяными иглами сквозь одежду, ни ветер, сурово толкавший ее назад, сбивавший с пути, зловеще свистевший ей в уши: никого не спасешь, лишь сама пропадешь… Тинтин согревала мысль о близких, о том, что возможно, они думают о ней в эту минуту, ждут ее помощи. И она бесстрашно шла все дальше и дальше, через глубокие овраги, крутые скалы, сквозь дремучую чащу. Она звала маму и папу, но ее тонкий и слабый голос заглушал лихой разбойничий свист ветра. Долго блуждала Тинтин, пытаясь отыскать следы своих родителей, но все было тщетно. И как ни была она отважна и терпелива, как ни пыталась сопротивляться напору ветра, мороза и снега, они почти одолели ее. Ведь была Тинтин еще очень мала, а лес суров и огромен, и хозяйничала в нем зима. Он был ее законной вотчиной, а девочка пыталась бросить ей вызов. Да как она посмела! Вместо того, чтобы, трепеща от страха, жаться ближе к горячему очагу в своей убогой хижине, все шла и шла наперекор вьюгам и морозу — верным слугам зимы.

Рассердилась зима, разбушевалась, такую метель наслала, что померк белый свет, и не осталось в нем ничего, кроме сплошной снежной круговерти. Так и сгинула бы в ней Тинтин, но спрятала от бури отважную девочку, милосердно прикрыла своими широкими колючими лапами старая раскидистая ель. Целый век жила она на свете, много видела зим, много весен прошумели бурными ручьями у ее корней, много раз летнее солнце ласкало своими горячими лучами ее острую макушку, много молодых и уже не очень молодых елей, ее деток, росло и зеленело вокруг, радуя и веселя ее сердце. Была ель мудрым и добрым деревом, но и она не могла помочь Тинтин в ее беде, не могла ничего рассказать ей о родителях, лишь скрипела жалостно ветвями, да стонала горестно над ее несчастной судьбой. Когда стихла метель, выбралась девочка наружу из елового шалаша, поблагодарила свою спасительницу. Вот только идти ей было некуда. Заледенело сердце у Тинтин, устало биться, опустились руки, закрылись глаза, совсем не осталось сил, чтобы дальше сражаться с морозом и ветром. Заплакала Тинтин и стала прощаться с белым светом. Но вдруг услышала, как позвал ее чей-то звонкий, тонкий голосок: Тинтин-Тинтин! И снова: Тинтон-Тинтон!