Кирк Дуглас - Последнее танго в Бруклине Страница 36

Увидев, что Джелло заколебался, Бен попробовал его окончательно убедить:

– Чего бояться, вы же знаете, ей доверять можно.

– Знаю. – Джелло переводил взор с него на нее и обратно. Снова начался приступ кашля. – Ну, ладно, – еле выдохнул он.

Бен помог ему встать на ноги, но тот так ослаб, что сам стоять был не в силах. И опять рухнул на землю. Тогда Бен взвалил его себе на плечи, чтобы отнести к машине. Это было совсем нетрудно: Джелло весил не больше, чем пушинка.

Глава XII

Когда они добрались домой, уже стемнело, и оба сразу почувствовали, до чего вымотались. – Знаете, Бен, какой это был для меня шок заполнять там, в больнице, анкету и прочее, я же его фамилию никогда не слышала.

– И как записали?

– Джелло, это как имя, а фамилия Бивгейн, ну, понимаете, БВГ.

– Фамилия как фамилия, по-моему, – заметил Бен, и она почувствовала, что он чем-то подавлен.

Она взглянула на него, удостоверившись, что его мысли где-то далеко отсюда. Тогда Эллен снова занялась поисками какого-то пристанища для Младшего, рылась в шкафу и выбрасывала на пол тряпки. Ага, коробка из-под обуви. Отлично. Она проделала дырки, бросила на дно салфетку и осторожно перенесла мышку, усадив поудобнее. «Спокойно, Младший, с Джелло все наладится. Выйдет оттуда, как заново родился». Она поставила обувную коробку на стол в кухне, осмотрелась.

Бен вытащил из буфета бутылку водки, налил себе, не разбавляя. Эллен так и онемела – ни разу еще не приходилось ей видеть, как он пьет.

Хотела было спросить, что произошло, но отчего-то – видимо, слишком было схоже с маской его лицо – почувствовала, что не надо к нему приставать. Она покрошила крекер, добавила чуточку сыра. Мышка так и накинулась на угощение. Эллен прикрыла коробку крышкой с отверстиями.

А Бен уже наливал себе снова. И тут Эллен не сдержалась.

– Вы же никогда не пьете.

– Просто я не выношу больниц.

– Ах вот что, мне так и показалось.

– Понимаете, я сегодня первый раз был в больнице с тех самых пор, как умерла моя жена, а это почти два года назад случилось.

Эллен корила себя за то, что начала этот разговор. Как бы сгладить? Она плеснула капельку и себе – раз уж нехорошо, пусть будет нехорошо обоим, правильно?

Он перешел в гостиную, уселся на диване. Подойдя поближе, она устроилась в кресле напротив.

Бен снова выпил, и опять залпом. Она терпеливо ждала, что будет дальше. Если захочет ей что-то рассказать, она рядом, не захочет – она не в обиде. Просто побудет с ним на всякий случай. Иногда ничего другого и не нужно, только посидеть, ни слова не проронив, с человеком, который в тоске.

Но ему захотелось говорить:

– У Бетти тяжелый случай был, особая форма, называется болезнь Альцмейхера. – В глазах его появилась такая боль, что у нее перехватило дыхание. – Вы знаете, что это такое?

– Знаю, что это ужасная болезнь, – мягко проговорила она. – О ней все время пишут, в библиотеке большая подборка на эту тему накопилась, только все равно, пока еще почти ничего не установлено, если разобраться…

Он кивнул.

– Когда у нее началось, никто поначалу не мог понять, что это такое. Просто… просто она вдруг стала совсем не такая, как была, личность ее изменилась. А сама она все поняла раньше врачей, потому что все время твердила одно: «Пожалуйста, не отдавай меня в приют для больных стариков».

– И вы ей это обещали?

– Конечно, а раз обещал, то и выполнил.

– Ох, вам, могу себе представить, тяжело досталось.

– Да уж что говорить. – На его лице было настоящее страдание.

– Так, выходит, вы сами за ней и ухаживали?

Он кивнул.

– А знаете, Бетти всю жизнь была такая оптимистка, вечно шутила, весело ко всему относилась… и вдруг как будто что-то сломалось в ней, что-то самое главное… она перестала понимать, что к чему, она даже в ярость стала впадать…

– В ярость?

– Ага, и причем из-за сущих мелочей. По лицу меня била, сжав кулаки. – Бен тяжело вздохнул. – Это уже была не моя жена, а кто-то другой. А жена, я так чувствовал, уже не здесь.

Он замолчал. Повисла тяжелая пауза. Эллен ждала.

– Хотя я честно проводил часы у ее постели… А она меня уже и узнавать перестала. Просто смотрит перед собой… иногда воды из стаканчика отхлебнет… пощиплет что-нибудь… Все больше сладкого просила, так мы ей конфетницу ставили, и вот если не уследишь, если пуста конфетница-то, так она выходила из себя. Мне сначала странно это было, что это вдруг такая любовь к конфетам, а потом понял, что нет, ей не конфеты нужны, а чтобы конфетница была непременно полной, можно было туда и орехи класть или изюм, да и попкорн тоже… – он не поднимал на нее глаз, уставившись себе под ноги.

– И что потом?

Он ответил резко, как бичом хлестнул:

– Потом она умерла по-настоящему.

Эллен не находила слов. Еле сдерживала слезы.

Он взглянул на нее, увидел, что в ее глазах неподдельное сострадание и что они полны влаги. И тогда негромко спросил.

– А хотите знать, как все это было?

– Конечно.

– Я об этом никому еще не рассказывал.

Опять тяжелая пауза. Потом, словно осознав, что ему и впрямь необходимо выговориться без остатка, Бен начал монотонно:

– Я об этом очень долго думал. И понял, что надо это сделать, что нет у меня другого выбора. Должен был найтись человек, которому хватило бы мужества избавить эту несчастную женщину от ее страданий… – он замолчал.

– Бен, милый, не продолжайте, вам же трудно!

– Нет, я договорю, – он низко опустил голову и теперь едва слышно шептал: – Значит, я взял бутылочку снотворного и высыпал все таблетки в эту конфетницу…

Эллен едва дышала.

– Сидел и смотрел, как она берет одну за другой и запивает водичкой… а потом там ничего не осталось. А я сидел, сидел, и я видел, как она уснула. – Бен затих. Эллен казалось, что в ней все вопит от боли.

– Это ужасно, да? – Он как будто обращал вопрос к самому себе. – Меня кошмары из-за этого преследовали, и все равно… повторись, я бы то же самое сделал. Не мог я видеть, во что она превратилась. А отдать ее в приют, нарушить свое обещание тоже не мог.

– Видно, вы ее очень любили.

– Да. Очень.

С трудом поднявшись на ноги, Бен отошел к окну. Вечером похолодало, и теперь с неба падал мокрый снег. Он отдернул занавеску, разглядывая большие белые хлопья, подсвеченные фонарями, – они устилали улицу, растекались едва различимыми во тьме ручейками. В себе он тоже чувствовал что-то воздушное, легкое, как эти снежинки. Снял с души тяжесть. Очистился. Где-то вдали, перекрывая монотонный шум машин, пробили часы на здании Вильямсбургского банка.

– Надо же, одиннадцать уже, – заметил он, ни к кому не обращаясь. – А мне ведь завтра вставать чуть свет.