Даниэль Буланже - Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви Страница 36

— А известно ли тебе, Клеманс, что ты делала сегодня ночью?

— Как что? Спала.

— Ты то ли бредила, то ли спала и видела сон, но ты разговаривала, и говорила довольно громко.

— Расскажи, о чем я говорила.

— Я не все понял…

— Ну же, Огюст, не напускай на себя такой высокомерный и чопорный вид! Не дуйся! Мне ровным счетом нечего от тебя скрывать. Мои сны принадлежат тебе, они в твоем распоряжении. Ты можешь их записывать.

— Постарайся говорить во сне помедленнее, — сказал я, — и произноси слова почетче. Я ведь очень добросовестный человек, все делаю всегда очень тщательно, а потому и достаточно медленно.

— Огюст, невозможно видеть сны по взмаху волшебной палочки или по собственной воле. Сделай над собой усилие, постарайся писать побыстрее. Мне бы так хотелось использовать мои сновидения. Я никогда не знаю, чем мне заполнить сны моих пастушек, когда они не думают о своих сказочных прекрасных принцах. Я придумала несколько весьма эротических картинок для первого варианта «Возьмите меня за руку», но ты их выкинул, безжалостно вымарал.

— И видишь, каков результат: тебя читают во всех семьях, даже в Японии. Неужто ты об этом сожалеешь?

— Лучше заниматься любовью, чем говорить об этих занятиях, но чтение описаний всяческих проказ и шалостей тоже порой наводит на всякие фривольные мысли, в особенности когда человек одинок.

— Жить как онанист! — воскликнул я.

— А что? Это был бы для нашего мира чудеснейший способ угасания и вымирания, Огюст.

Клеманс над чем-то глубоко задумалась, а я перечитал вслух несколько отрывков фраз, вырвавшихся из ее уст во время сна, словно вытолкнутых неведомой силой; я записал их на листках школьной тетрадки… Надо вам сказать, что я всегда любил, просто обожал писать именно на листках школьных тетрадок, это доставляло мне несказанное удовольствие. Так вот, я записал следующее: «Больше никаких колыбелей! Любовь или война, и никаких предсмертных хрипов!»

— Нет, все это никуда не годится, использовать в романе такие высказывания невозможно, — сказала Клеманс. — И ничего больше? Увы, ты увидел лишь горные вершины, пронзившие облака и возвышающиеся над ними, а вся основная горная цепь осталась лежать внизу, недоступная твоим взорам, со всеми горными плато, пропастями, долинами и деревушками. Иногда я встречаю там тебя в разных обличьях, но, должна признать, все костюмы, как бы ты ни был одет, тебе идут.

— А что я делаю? Я говорю с тобой? Я за тобой ухаживаю?

— Не всегда. Прошлой ночью ты был одет как житель Тироля, ты сидел у водоема, в центре которого бил фонтан, посасывал фарфоровую трубочку и беседовал на тему о переустройстве мира с господами, одетыми точь-в-точь как ты, у всех у вас были одинаковые султанчики из барсучьего меха на зеленых фетровых шляпах. Вы все сидели спина к спине на двусторонних диванах для двоих, но это были не простые скамьи, а мраморные изваяния леопардов, и леопарды эти смотрели точно на четыре стороны света. Фонтан в центре водоема бил так, как будто бы задавал ритм вашим словам, бил он довольно сильно, так что брызги долетали до вас, и вы уже начали как будто промокать. Я как раз выходила из кондитерской, расположенной напротив фонтана, увидела вас и бросилась к вам, чтобы спасти от неминуемого воспаления легких, но вы не обратили на меня внимания и продолжали спокойно, бесстрастно обсуждать план переселения всех женщин на отдаленные острова. Я спросила, на какой остров сошлют меня, чтобы я там погибала от тоски, исходила злобой и в конце концов умерла, но вы мне ответили: «О нет, дорогая Клеманс, вас это не коснется. Мы вас сохраним как память о всех женщинах. Мы предусмотрели построить для вас особый музей, где вы будете выставлены на всеобщее обозрение в стеклянной клетке. И мужчины время от времени будут захаживать в этот музей, чтобы посмотреть, что собой представляли женщины». — «О, наверное, надо было иметь каменное сердце, чтобы не возненавидеть вас!» — воскликнула я, и в этот миг леопарды ожили, встрепенулись и сделали какое-то движение, так что все вы оказались в воде, потому что они вас туда сбросили, но я тебя выловила… Я открыла глаза и увидела, что ты стоишь около окна, на улице идет дождь, а ты что-то пишешь на листочке, так и норовящем вырваться у тебя из рук и улететь.

— Да, так оно и было, — сказал я, вытаскивая листок из тетради, — я слышал отдельные слова: острова, мрамор… И я вообразил, что ты совершаешь круиз по островам Эгейского моря. Как бы там ни было, но я благодарю тебя за то, что во сне ты вытащила меня из воды.

— Такова моя роль, Огюст.

Я настоятельно просил, умолял ее поведать мне о том, что она чаще всего переживала в своих приключениях во сне, я молил ее раскрыть мне эту тайну, но я очень сомневаюсь, что из ее рассказов пробился какой-то лучик света, который мог бы осветить ее и помочь постичь суть ее поведения днем. Кстати, я сам, в том, что касалось моей собственной жизни, так никогда и не нашел ничего существенного в вязкой тине моих ночей, я не извлек оттуда ничего большего, чем можно было бы извлечь из кофейной гущи. Я смотрел, как Клеманс внутренне собиралась, сосредоточивалась, удобно устроившись среди подушек, усевшись прямая, как сама справедливость (в другом случае я бы сказал, как палка), на кровати, то есть на месте совершения тех преступлений, что она собиралась сейчас проанализировать. Это была настоящая гадалка на картах. Надо заметить, я недостаточно упорно упоминал в описаниях Клеманс о том выражении трогательного и, быть может, чуть приторно-сладкого внимания, той пленительной заботливости и чуткости, что я обнаружил у нее при нашей первой встрече. Должен сказать, я никогда ни до, ни после нее не встречал ни у кого столь глубокого, всепроникающего, столь мягкого и нежного взора синих глаз. Я изо всех сил боролся, чтобы мое внимание не отвлекали, не рассеивали причудливые движения губ и прихотливая игра теней, которые отбрасывали непомерно длинные ресницы. Она решительно разрушала и отметала все мои убеждения, все прежде сформировавшиеся воззрения, и я был готов благословить наших матерей за то, что они произвели нас на свет божий.

Этот журналист, все время твердивший Клеманс: «Вы прекрасны», вместо того чтобы задавать ей вопросы, видимо, был и остался единственным, кто ее понял, кто постиг ее сущность. Красота сама отвечает на все вопросы. Если человек красив с головы до пят, надо ли знать о нем нечто большее?

— Ну ладно, расскажу, — сказала она. — Чаще всего, по крайней мере через раз, я во сне летаю, и мои длинные, мощные крылья легко и мягко складываются, нежно обнимая мои бедра. Воздух — моя стихия. Я парю, парю, потом стремглав падаю вниз и пролетаю низко-низко над водой, почти касаясь ее крыльями. Я никогда не вижу птиц впереди себя, но иногда ощущаю, что они летят следом за мной, словно хотят поймать. Чтобы их обмануть, сбить с толку, я нарочно сбрасываю перья, которые они легко, играючи хватают на лету. Все это происходит в абсолютной тишине, я беззвучно скольжу по воздуху, и мой полет заканчивается в каком-то дивном краю, где так свежо и прекрасно, но этот край как бы отгорожен от всего остального мира. А во время полета подо мной проплывают сонные города с приятным мягким климатом и разноцветные поля… Мне кажется, я знаю, как живут ангелы…