Евгений, Джек, Женечка (СИ) - Горышина Ольга Страница 37

— Давай уже вытащим твоего котёнка. Мне нужно домой. Тебе нужно домой. Это только в шестнадцать гуляют до утра.

— Некоторые. Не мы.

— Ты гулял.

— Без тебя.

— Меня мама не пускала.

— А надо было на нее наплевать.

— Ты говорил, что нужно подождать.

— Я был дурак. И теперь за это плачу.

А я, кажется, уже плачу — и одно желание владеет мной: броситься Джеку на грудь и превратить футболку в мокрую тряпку, которой можно протереть окно в будущее, а то сейчас оно такое мутное, что ничего не видать. А если разбить поцелуем, то только порежешься в кровь. Я уже столько настрадалась из-за своей первой любви, что если снова впустить ее в сердце, просто умру…

— А котенок там плачет…

— Может, уже ушел.

— Ты выдумал котёнка? Ну, признайся, честно!

А вот тут можно было бы и прикоснуться к нему — взять за грудки. Но я не двинулась с места. Если только умом! Двинулась…

— Нет… Я действительно хотел уехать до субботы. Время лечит, а сейчас нам обоим очень больно. Я все же надеюсь, что обоим…

— А если бы я приехала в среду, как планировала? И ты бы не застал меня у Юрки, приехал бы?

— Нет, — ответил Джек без заминки. — Больно, сказал же. Зачем нарываться на новую пощечину от судьбы… Я не мог себе даже представить, что на самом деле все вот так… И… Ничего хорошего эти знания мне не дали. Только хуже сделали. Теперь не хочу ехать домой, к матери…

— Я еще не видела свою. И тоже не хочу.

— Но ведь придется…

— И как быть… — это не прозвучало вопросом.

Наверное, подспудно я понимала, что ответа у Джека нет, и сам вопрос даже до риторического не дотягивает.

— Попытаться понять, наверное…

— И простить? — добавила я после паузы.

— Это сложно, но… Попытаться быть взрослыми. Сколько им осталось? И сколько нам? И что мы выиграем, оставшись на острове одни-одинешеньки, но гордые?

Я молчала, медленно опуская взгляд к его пыльным кроссовкам.

— Я вернулся к матери. У меня, кроме нее, никого нет. Что ты мне предлагаешь? Хлопнуть дверью и уйти в никуда?

Я уперлась взглядом в собственные кроссовки.

— Я ничего тебе не предлагаю… Даже напиться, потому что ты за рулем и потому что меня ждут дети… И потом у меня после вчерашнего ужасно болела голова. Я так и не научилась пить.

— И не надо учиться, Ясь. У тебя же все хорошо. Ну… Нет проблем, которые нельзя решить. А на некоторые можно просто забить… Я уверен, что плюсы в твоем браке перевешивают минусы… И разлука — она иногда помогает…

Я усмехнулась — хотела улыбнуться на его наивные слова, да вот не вышло, а вышла ехидная ухмылочка.

— Нам с тобой разлука не особо помогла…

Джек вскинул голову, и мне тоже пришлось поднять глаза.

— Помогла, — проговорил он медленно. — Двадцать лет прошло, а словно вчера расстались. Я просто, как самая настоящая свинья, воспользовался тем, что твой муж далеко… Я хочу приехать в субботу, но я приму твое «нет»… И даже «да» будет простым «да» — ты права, мне не хватает общения с сыном, и если мое общество тебя не напрягает, и если Ярослав будет не против…

Я усмехнулась еще противнее.

— Ты сделал все, чтобы запугать моего сына до полусмерти.

— Прости, не хотел… — и он действительно смутился, пошёл пятнами. — Я думал помочь тебе… Но если это медвежья услуга, я пойму, все пойму…

Да что мы можем понять, это же, как у Кикабидзе: Нас людская молва повенчала, не поняв, ничего не поняв. И я даже озвучила чужие строки, не голосом, а шепотом, но Джек понял намек и, конечно же, вспомнил продолжение:

Осень знойное лето остудит, бросит под ноги красную медь. Пусть людская молва нас осудит. Не согреть, нам сердца не согреть.

Пусть и не озвучил. Он молчал, стиснув зубы и губы, а я сжала пальцы в кулаки, еще не понимая, с кем собираюсь воевать.

— Какого цвета котенок? — спросила, чувствуя на ресницах соленую влагу.

— Рыжий… Везет мне на рыжих…

Я на секунду зажмурилась — интересно, в кого Володя рыжий? У Сомовых рыжих не было. Наверное, в Маринкину екатеринбургскую родню. Вот что за злодейка-судьба! Неужели не могла подкинуть обычного серого котенка? Ну, можно полосатого, как наша жизнь, состоящая лишь из серых и черных полос.

Наконец Джек протянул руку, и я вложила в его ладонь свои мокрые дрожащие пальцы — он сжал их крепко-крепко, но не подарил спокойствия: я содрогнулась от макушки до кончиков пальцев. Уже даже не спрашиваю, как быть подле тебя спокойной — научи хотя бы такой казаться.

— Прибавим шагу или побежим?

— Я не умею бегать… Только висеть вниз башкой, как летучая мышь.

Хотелось шутить, да не шутилось. А ведь учили всякие коучи: улыбайся и счастье войдет в душу. Не вошло, хотя деловая улыбка приклеилась ко мне на долгие годы. Помог личный тренинг на рабочем месте от господина Матвеева. Не знал тогда этот добрый человек, что роет себе яму… Как по Петлюре: зачем я это сделала, надела платье белое, кольцо на руку нежную, на голову фату… Если говорила другому, что его люблю. А сейчас — не люблю, но страдаю по нему с не меньшим накалом страстей. И как с этим бороться? Только уйти. А что если там действительно котёнок?

— Все ты умеешь!

О чем он подумал? О тех километрах, которые мы в болевом шоке преодолели после аварии, чтобы найти помощь? И не нашли… Только добили себя окончательно. Но давала ли нам судьба выбор? Или наказывала просто так, ни за что… За то, что посмели полюбить сердцем в те жуткие времена, когда власть предержащие с экранов учили молодёжь любовью просто заниматься…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну… — я усилила рукопожатие ещё больше. — Тогда побежали!

Это было тяжело — в горку, под горку, непросто вновь почувствовать себя юными с бурлящей кровью. После стольких лет, когда в обоих бурлила совсем другая субстантивация. Мы коснулись капота Рав-4 одновременно: палочка за себя. Мы теперь не вместе, а каждый за себя и ещё за людей, которые по нашему допущению появились на свет.

А котёнок на свет не вышел — выглядывал из дырки между аккумулятором и монтажным блоком. В глазах страх — человеческий. Крошечного человечка. Так страшно детям, у которых родители рушат привычный им мир… Моим детям. И его сыну.

— А я знаю этого котёнка! — воскликнула я против воли. — Правда, заочно. Ты ж у пруда стоял. Через дорогу дом тети Нади! Алиса сказала, что кошка, которую тетя Надя подкармливает, недавно окотилась. Я и объявление видела на доске у правления — с просьбой забрать котят.

— Я не могу. Он слишком маленький. Да я и не готов к новой ответственности пока…

Джек не смотрел на меня, упираясь в капот руками и даже бутылкой. На что намёк — на то, что с моими детьми готов только играть? Или я накручиваю себя, и весь этот разговор только о котёнке.

— Доставай. Я отнесу его обратно к кошке… Утром. Ночь пересидит в коробке. У меня их много! Если от страха не умер, не умрет и от голода. Давай вынимай!

— Да если б я знал как! Полить водой?

— Зверь! — прорычала я. — Живодер!

— Вынимай сама тогда!

— Зачем полотенце?

— Прочитал в сети, что можно положить его, и котёнок сам по нему выберется. Типа, по металлу и пластику когти скользят.

Я сунула полотенце в дырку — оказавшись накрытым с головой, бедняга ещё пуще разорался. Тогда я сложила полотенце вдвое и бросила под капот.

— Давай отойдём? — обернулась я к Джеку. — Дадим ему время сообразить, что к чему… У тебя есть что-то в машине? Ветровка? Худи? Свитер? Тебя уже зажрали… Или садись в машину… Хватит комарьё кормить…

Но он решил накормить меня — поцелуями. Без предупреждения. Или чтобы снова заткнуть. Я все сказала и в кляпе не нуждалась, нуждалась в другом. И он мне это дал или я взяла сама. Его — в свои руки, в сильные — натренированные в позе летучей мыши. Они удерживали меня на весь и сейчас в безвоздушном пространстве его объятий.

Поцелуи Джека становились все настойчивее, руки грубее. Плевать на футболку — растянет, выкину… Он спасал лицо от комаров на моей груди, и сердце окончательно остановилось. Что я делаю? Что позволяю делать? И чем все это мне грозит?