Я тебя (не) прощу - Амелия Борн Страница 38

Губы Авроры остались немы и неподвижны. Лишь в глазах плескалось выразительное, говорящее о ее чувствах лучше всяких слов, удивление.

— Свадьбы не будет, — подытожил Арсений сказанное. — Мне больше не нужен суррогат. Мне нужна…

Резкая боль обожгла щеку. Аврора стояла перед ним с пылающими от гнева глазами и, несмотря на то, что только что сделала, была в этот миг еще желаннее.

— Ты хоть кем-то в этой жизни способен дорожить? — выплюнула она ему в лицо. — Выкинул меня, бросил ее… что дальше? Привяжешь к себе Лесю и потом и ее кинешь?

Она зло зашагала прочь от него, но он ее нагнал. Схватив за руку, развернул к себе лицом.

— Не сравнивай, — отрезал жестко, но с затаенной болью. — Ты же слышала, что я тебе сказал…

Она лишь молча покачала головой, словно не могла, отказывалась укладывать там все услышанное.

— Ты думаешь, что я пировал на твои деньги все эти годы, Ава, — сделал он последнюю отчаянную попытку достучаться. — И отчасти ты права. У меня было все. Все, кроме одного — счастья. Ни единого дня с тех пор, как тебя выгнал, я не был счастлив. Ни единого, слышишь?! Я — палач, казнивший тебя без суда и следствия, но своим поступком я убил и себя самого…

— Хватит!

Аврора прокричала это, зажимая уши руками, не желая его слушать и слышать, и в этот миг все внутри у него упало. Все потеряло смысл.

— Приведи Лесю, пожалуйста, — отрывисто потребовала она. — Мы уезжаем.

12

Обратный путь мы все проделали молча.

Леся сидела рядом со мной, сосредоточившись на игрушке, в которую без особого интереса тыкала на своем планшете. Она покорно проследовала в машину, когда узнала, что нам пора, не задала ни единого вопроса о том, почему мы уже уезжаем, но при этом я ясно видела, всем сердцем ощущала — дочь расстроена, что все закончилось так быстро.

Но, видел бог, я этого не хотела. Ради нее одной вообще согласилась поехать, только ради нее заставила себя вернуться туда, где все буквально кричало о том, что уже безвозвратно потеряно.

Мамины клумбы с крокусами… папин старый дуб, под которым он любил отдыхать летними вечерами… А главное — каждый миллиметр территории, каждая знакомая тропинка, каждое окно и каждый камень, да и само небо над нами были пропитаны воспоминаниями о моем бесславном браке.

Чего добивался этой поездкой Арс, к чему мучал картинами того, что уже мне не принадлежало? Разве недостаточно было всего, что уже вытерпела? Всего, через что прошла?

Душа ныла так, что это чувство отдавалось в грудной клетке, воплощаясь в физическую боль где-то там, слева, в груди. Но ради дочери я готова была выдерживать и это.

Во всяком случае, до того момента, как Арсений меня коснулся. Хорошо знакомым жестом, пробуждая внутри привычное тепло. И хотя внешне мне удалось остаться холодной и безразличной, внутри я горела. Пылала в мучительной агонии. Кричала от невыносимости того, что чувствовала, хотя губы и оставались сомкнутыми.

И так не могло дальше продолжаться.

Нет, я вовсе не собиралась запрещать Лесе встречи с отцом или что бы то ни было еще. Видела ведь, какое впечатление произвел на нее старый особняк. Как знать — может быть, ей на каком-то клеточном уровне передались мои чувства к этому дому — ничем не омраченные, не заслоненные пеленой страданий и непонимания.

Возможно, она захочет снова туда вернуться, а я не стану ей мешать. Просто отныне все это будет без меня. Без испытания всех моих душевных сил от каждой новой встречи с бывшим мужем.

Я найму няню. Или освобожу Галину Ивановну ото всех обязанностей и попрошу приглядывать за Лесей, сопровождать ее во время встреч с Арсением. Лишь бы не присутствовать при этом самой. Лишь бы больше не видеть того, кто пробуждал внутри слишком много эмоций.

Довезя нас до дома, Арс на удивление коротко распрощался. Не пообещал приехать снова, не сказал ничего, что хоть как-то могло дать понять его дальнейшие планы.

Возможно, решил дать таким образом мне ту передышку, о которой я просила. Или — совсем наоборот. Я не знала, чего еще от него ждать, но твердо определилась — в этих играх я больше не участвую.

— Ну что, по чашке какао и посмотрим какой-нибудь мультик? — предложила я Лесе, когда «Мерседес» бывшего мужа скрылся из поля зрения.

Она задумчиво смотрела в ту сторону, куда уехал ее отец.

— Давай, — наконец ответила дочь и взбежала по ступенькам крыльца раньше, чем я успела вообще моргнуть.

Нет, похоже, что какао и мультиками тут было не обойтись.

— Ты чем-то расстроена? — поинтересовалась я, когда мы обе переоделись в домашнее и дочь, подперев рукой щеку, молча следила за тем, как я варю нам традиционное какао.

— Тебе не понравилась поездка, — не стала она юлить и пытаться уйти от ответа. — Почему?

Можно было, конечно, придумать какую-то чушь, сочинить очередную сказку, чтобы уберечь ее от неприятных чувств и не чернить в глазах дочери образ отца, в котором она так нуждалась.

Но надо ли было это делать? Леся и так уже знала, как он со мной поступил. И рано или поздно ей предстояло понять кое-что еще и смириться с этим — такие поступки не прощаются и не забываются по щелчку пальцев. Даже ради самого дорогого человека не свете.

— Ты ведь помнишь, что твой папа меня выгнал? — спросила я, присаживаясь с ней рядом.

— Угу.

— Он выгнал меня из того самого дома, где мы были сегодня. Из дома, где я родилась и провела всю свою жизнь.

Леся промолчала, словно обдумывала сказанное.

— Поэтому мне неприятно туда возвращаться, — добавила я, не особо надеясь на понимание.

Но дочь меня удивила.

— Если бы кто-то выгнал меня из нашего домика, — проговорила она задумчиво-серьезно, — я бы тоже расстроилась. Но ведь домик в этом не виноват.

Я невольно улыбнулась. Она рассуждала по-детски наивно, но в этом была какая-то доля мудрости.

— Не виноват, — согласилась я. — Но… это все равно трудно.

— Мы туда больше не поедем, да? — поинтересовалась Леся, стараясь не показывать, что ее это огорчает.

— Если папа тебя пригласит — ты можешь поехать, — ответила я.

— А ты?

— Я — нет.

— Ты на него очень сердишься? —