Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь Страница 38

— «Приди ко мне и теперь, освободи от мучительных волнений, и сверши всё, чего жаждет моя душа…»

Смотрю в её живые, горящие глаза и вижу в них столько внимания ко мне. Второй раз уже смотрю не в лицо ей, а в глаза. Словно погружаюсь в глубокое море, спокойное и прохладное.

— Что с тобой, Лео?

Вздрагиваю, словно очнувшись от грёзы, в которой пребывал, сам того не замечая, и от которой не хотелось бы пробуждаться.

— Ты какой-то рассеянный. Глаза блестят. Думаешь о Беатриче?.. Давай сделаем перерыв…

Окончательно пробуждаюсь.

— Нет, нет, продолжай. Слушаю тебя.

Сильвия понимающе улыбается:

— Ладно, сейчас будет фрагмент, который мне особенно нравится, — о красном яблоке. Вот послушай: «Краснеет яблоко на ветке, на самой высокой ветке — забыли сборщики плодов о нём; нет, не забыли, не забыли — лишь дотянуться не смогли».

Пока Сильвия повторяет стихи, водя пальцем по греческому тексту, обнаруживаю, что впервые в жизни понимаю этот мёртвый язык.

Стихи эти я выучил наизусть и повторял их до рассвета, который застал меня по уши влюблённым. А как же Беатриче? Предать её? Как дотянуться до Сильвии — великолепной. И всё же именно Беатриче открыла мне глаза, она показала мне то, чего я не видел. Сильвия — это обитель. Сильвия — это покой. Сильвия — это приют. Смогу ли я когда-нибудь дотянуться до тебя, Сильвия?

У жизни тот недостаток, что нет инструкции по эксплуатации. Если, к примеру, не работает мобильник, берёшь его гарантию, несёшь в магазин, и тебе дают новый телефон. С жизнью так не поступишь. Если испортилась, новую не дадут, и приходится оставаться с той, какая есть — потрёпанной, грязной и плохой. И если она никуда не годится, теряешь аппетит.

— Лео, ты ничего не ел, тебе нездоровится? — спрашивает мама, от которой ничего невозможно скрыть.

— Не знаю, не хочу есть, — отвечаю я сухо.

— Значит, влюбился.

— Не знаю.

— Как понимать это «не знаю»? Либо да, либо нет…

— Я запутался. Всё равно что иметь один пазл из тысячи и не видеть картинки, чтобы сложить её. Всё приходится делать самому.

— Лео, так уж устроена жизнь. Ты сам строишь её всю дорогу, тебе решать, что и как.

— А если не умею?

— Постарайся понять правду, тогда сумеешь.

— А что такое правда в любви?

Мама молчит. Я знал, что нет ответа, нет никаких инструкций.

— Нужно искать её в своём сердце. Самые важные истины скрыты, но это не означает, что их нет. Просто их труднее найти.

— Мама, а ты что нашла, когда тебе было столько же лет, как мне?

— Что любовь ни в чём не нуждается, любовь хочет только любить.

Сказать на это нечего. Принимаюсь за еду, а мама молча моет посуду.

Мобильник лежит на столе, рядом с моим стаканом. Беру телефон и отправляю сообщение Сильвии:

«Завтра, то есть сегодня, в пять у скамейки. Хочу поговорить с тобой! Вопрос жизни или смерти».

Прихожу за полчаса до встречи, чтобы повторить речь, которую задумал произнести. Подходит бомж, просит милостыню, ну и я, готовый весь мир обнять на радостях, что сейчас признаюсь Сильвии в любви, даю ему евро, даже два.

Он говорит:

— Да благословит тебя Господь.

Увидев её издали, понял, каким же слепцом оставался всё это время. Она говорит, что это удивительное место и что у каждого должно быть такое, где можно предаваться мечтам и открывать свои секреты. Церемонно, словно королеву, усаживаю её на скамейку, и, пока судорожно сжимаю пальцы, подыскивая нужные слова, Сильвия строго говорит:

— Сначала я хочу сказать тебе кое-что, Лео.

Горячо надеюсь, что услышу такое же признание, как моё, — тогда всё пройдёт быстро, и мы обнимемся.

— Не хочу больше хранить этот секрет, из-за которого у меня разрывается сердце.

Вот это да! Опережая меня, Сильвия опять устраняет затруднение:

— Беатриче никогда не отвечала на твои сообщения, потому что я дала тебе не её номер.

Смотрю на Сильвию, как марсианин, только что прилетевший с Красной планеты и никогда не видевший человека. Внезапно красота Сильвии куда-то пропадает, лицо искажается — какая-то пустая маска из папье-маше, а не лицо.

— Знаю, Лео… мне очень жаль. Я виновата.

Не понимаю.

— Когда ты попросил меня узнать её номер, я только притворилась, будто сделала это.

Вспоминаю, когда Беатриче диктовала мне свой номер, я заметил, он отличается от того, что имелся у меня. Слова любви, которые я приготовил — «Я люблю тебя», — исчезли, как надпись на песке, смытая прибоем. Невольно ледяным тоном произношу:

— Зачем ты это сделала?

Сильвия молчит.

— Зачем ты это сделала, Сильвия?

Сильвия отвечает, обливаясь слезами:

— Я ревновала. Хотела, чтобы ты мне присылал эти эсэмэски. Но у меня не хватало смелости сказать тебе об этом. Я несколько месяцев берегла твоё письмо к Беатриче, представляя, будто оно написано мне. Я боялась потерять тебя. Прости меня.

Молчу, пребывая в белом безмолвии, подобном лунному. Она смотрит на реку и не решается поднять на меня глаза. Встаю и ухожу, как от совершенно постороннего человека. Сильвия для меня больше не существует. Любовь несовместима с предательством.

— Хочу забыть тебя как можно скорее.

Повторяю это сквозь слёзы. И то лёгкое и светлое, что несколько вечеров назад неслышно укрылось где-то в самом далёком уголке моего сердца, засыхает, превращается в крупинку соли, которая вымывается вместе со слезами, тает и исчезает навсегда.

Я устал от предательства.

В душе пылает жуткая боль, и кажется, я мог бы воспламенить весь мир. А когда сижу дома, пламя бушует так, что у меня уже нет никаких сил. Иду к отцу в кабинет и твёрдо заявляю:

— Папа, хватит. Я понял. Блин! Но теперь хватит!

Он смотрит на меня и ничего не говорит. Молчит. Я спровоцировал его, я выругался, а он даже не ответил. Ну, кто же так реагирует на провокацию?

Хлопаю дверью и возвращаюсь к себе в комнату. Включаю музыку на всю катушку, так что звенят стёкла: пусть все слышат меня, и пусть никто не сможет поговорить со мной. Хочу замкнуться в этом шуме, потому что сегодня этот дом, где я живу, не мой дом. Начинает скулить Терминатор, как обычно в подобных случаях. Он всегда скулит, когда слышит музыку группы «Линкин Парк» и когда мама готовит курицу с красным перцем. В нём словно пробуждаются какие-то примитивные инстинкты или плохие воспоминания собачьего детства. Терминатор — странный пёс. Если мне предстоит реинкарнация, очень не хотелось бы превратиться в него. Интересно, кем был Терминатор в прошлой жизни?..