Марселла Бернстайн - Обет молчания Страница 38

Интервьюер изобразил вздох сочувствия.

«В возрасте сорока семи лет они воссоединились, — продолжал профессор. — Оказалось, они оба носят усы, одинаковые очки в металлической оправе и одинаковые синие рубашки…»

Отец Майкл нажал кнопку электрической кофемолки. Сквозь шум доносились обрывки фраз.

«…походка… осанка… манера говорить. Оба имели привычку макать печенье в кофе».

«Я просто потрясен, профессор», — произнес ведущий, «…и еще одна интимная подробность, они оба смывали унитаз дважды — до и после использования».

«Интересно, — сказал ведущий, — какой ген их на это надоумил? Спасибо вам, профессор Шон, за то, что провели с нами сегодняшнее утро. Многосерийный документальный фильм профессора Виктора Шона смотрите по Первому каналу Би-би-си в двадцать один тридцать пять».

Глава 16

Однажды посреди ночи Кейт проснулась от неясного шума, который напугал ее так, как ничто прежде не пугало.

Трудно было сказать с уверенностью, откуда именно исходили подозрительные звуки. Спросонок ей примерещилось, что она снова в камере тюрьмы Стайл, при одной мысли о которой она просыпалась в холодном поту. В камерах там держали по четыре человека. На ночь камеры закрывали, никто из охраны к ним не заходил, и они оставались предоставленными себе. Самое подходящее время для выяснения отношений.

Раз под утро Кейт разбудил шум потасовки, где-то в коридоре. Она приподнялась на локте и осмотрелась — сокамерницы спали сном праведных.

Неужели грабители? Стайл была закрытым режимным учреждением, в которое было труднее попасть, чем выйти. Кроме того, здесь было не на что позариться.

Оставалось одно — это был кто-то из своих. Кромешная темнота стояла плотной стеной, в дверном проеме не было привычной полоски света. Кто бы там ни был, он легко ориентировался в знакомой обстановке.

Трудно с точностью определить, много их было или мало. Судя по приглушенным голосам — не меньше трех. Единственное, что Кейт удалось разобрать, — то, что одна из них тяжело дышала. Это навело ее на мысль о Джуди — у нее был насморк.

Драка перешла в хныканье и звуки, напоминающие жалобное поскуливание щенка. Разумеется, никаких животных здесь не было и быть не могло.

Кейт снова легла, она была достаточно умна, чтобы не вмешиваться в чужие разборки — себе дороже выйдет. Что-то или кто-то несколько раз глухо ударилось о стену. Совсем рядом под непривычно тяжелым весом страдальчески закряхтела панцирная сетка.

Кейт лежала ни жива ни мертва. Спустя некоторое время тишину нарушил отрывистый натужный вскрик, тут же сознательно подавленный. За ним последовала неожиданная, неестественная тишина, которая усилила ее страх. Она лежала не шелохнувшись, напряженно вслушиваясь. В голову лезли самые дикие мысли, она не могла от них избавиться.

Напуганная и несчастная, незаметно для себя она несколько раз вонзала ногти в запястье. Спустя некоторое время она услышала плач. В конце концов ее сморил сон, она спала беспокойно, часто просыпалась и сквозь дрему слышала все тот же непрекращающийся плач.

Утром обитательницы соседней камеры вели себя как ни в чем не бывало. Не было заявлено никаких происшествий. Кейт так и не узнала, что же произошло за стеной.

Кейт ничего не имела против лесбиянок, в душе она понимала их. В тюрьме все этим занимались. Но лесбийские отношения были палкой о двух концах, и она об этом помнила.

В Стайл в отношении лесбиянок действовали свои правила игры. Когда администрации требовалось приструнить колонисток, поводом для подозрения в перверсии могло стать что угодно. Поиграла в карты с подругой. Посидела на чужой кровати, обняла кого-то. Пятна неопределенного происхождения, обнаруженные на теле женщины при осмотре, являлись серьезным основанием для подозрения. «Семью» в таких случаях разводили по разным камерам.

Начальство установило табу на любые проявления любви между двумя женщинами. Эта бескомпромиссная борьба была направлена не столько против женской сексуальности, сколько против открытой демонстрации солидарности. Кейт давно поняла, что все эти законы и инструкции имели целью одно — сломать и уничтожить в них личность. Уведите ее!

Администрация пенитенциарной системы, возглавляемая мужчинами, провозгласила единственно приемлемой формой любви — традиционную, между мужчиной и женщиной, где последней отведена подчиненная роль. Большинство женщин из бедных рабочих семей, не имеющие ни образования, ни профессии, соответствовали этому стереотипу. Они отбывали наказание в основном за мелкое хулиганство — магазинные кражи, угон машин в компании с дружками или кражу кредитных карточек.

Было время, когда персонал Холлоуэй целиком состоял из женщин. Со временем ситуация изменилась, но и сейчас мужчины составляли более чем скромное меньшинство. Кейт не раз приходилось видеть, как девушки откровенно заигрывали с надзирателями: «Иди сюда, дорогой. Я тебя не съем, разве что случайно…»

Последние, как правило, за словом в карман не лезли и всегда знали, чем ответить. Поведение заключенных было вполне предсказуемым. Одних наказывали, других просто игнорировали.

«Им, бедняжкам, приходится несладко, с этим ничего не поделаешь, — говорила Нуни. — Физиологию в карман не спрячешь. Им не хватает секса». Нуни было прозвищем офицера Найен, крупной жизнерадостной женщины из ирландского шахтерского поселка, с глазами, похожими на осколки неба. Ее все так и называли, она однажды даже попросила администрацию, правда, безуспешно, позволить ей носить на идентификационной карточке прозвище вместо имени. Как-то в разговоре с Кейт она обмолвилась фразой: «О сексе здесь думают все, кроме начальства».

В Холлоуэй всегда хватало проституток из близлежащего Кингз-Кросса. Ходили слухи, что они намеренно договаривались с полицией об аресте, когда у них была необходимость залечь на дно на недельку, пусть даже ценой потери заработка.

Их можно было без труда распознать по одежде: когда их привозили, они были одинаково облачены в кожаные шорты, прозрачные блузки и остроносые лакированные ботинки с каблуками, на которых не то что ходить, стоять невозможно. Распущенные волосы или непостижимые прически. Никаких пальто, даже в самую холодную погоду. Со спины они выглядели на двадцать, спереди — не меньше чем на сорок, все до единой, даже самые юные. Выражение их глаз было таким же каменным и холодным, как и улицы, на которых они торговали своим телом.

Впервые попав сюда, они с легкостью адаптировались и вскоре чувствовали себя как дома. Одни бранились в три этажа как сапожники, другие были глупы как пробки. Третьи обладали крутым нравом и мужской хваткой, которым в другой сфере они с успехом могли бы найти лучшее применение. Судьба сыграла с ними злую шутку — обрекла на воспитание в неблагополучных семьях и образование в слабых школах, наградила подростковой беременностью и вероломными возлюбленными. Жизнь научила их выкручиваться из любых ситуаций. Так, очень многие, за исключением тех, у кого были маленькие дети, предпочитали провести недельку в Холлоуэй, чем раскошелиться на штраф в семьдесят фунтов. Да и небольшая передышка не помешает. Неплохая возможность для них восстановиться, поговаривали в охране.