Долорес Палья - Где ты, любовь моя? Страница 38

Нам остается только догадываться, что было потом. Алексис воспользовался плохим самочувствием Милоша и стал внушать ему, что разлука с тобой - дар Господень, что нужно на время прервать все связи, проверить свою страсть временем. В душе Алексис был уверен, что это не больше чем пустая страсть, мимолетное увлечение легкомысленной американкой, которой не место в жизни Милоша, ведь он всегда мечтал посвятить себя Богу.

Ясно, что Алексис сыграл роль несостоявшегося мистификатора, и еще яснее, что он хотел воплотить в Милоше свои несбыточные амбиции. Но надо отдать ему должное - он даже представить не мог, к чему приведут его манипуляции.

Милоша и без того постоянно бросало из стороны в сторону, но теперь, оказавшись один на один с Алексисом в маленькой комнатке, он еще сильнее ощущал на себе его давление, и ему становилось все хуже и хуже. Он написал тебе несколько писем и попросил Алексиса отправить их, но тот конечно же не собирался делать этого. Когда Серж приносил твои письма, Алексис всегда успевал перехватить их. Он никогда не пускал Сержа в комнату - то говорил, что Милош спит, то еще что-нибудь выдумывал, но всегда нечто весьма правдоподобное. Сержу даже в голову не приходило заподозрить неладное. Он и подумать не мог, что Алексис нарочно не пускает его, пытаясь излечить своего кузена от слепой страсти. Но тут его план дал сбой.

Через несколько недель Серж снова принес письма, и Алексис сообщил ему, что Милош в отъезде, отправился на лето поработать на ферму - тогда уже май был. Тоже вполне правдоподобная отговорка. Алексис забрал письма и обещал передать их Милошу. Когда Серж попросил у него адрес, тот ответил, что никакого определенного адреса нет, Милош постоянно переходит с места на место. И Серж снова проглотил это.

Но с чего бы ему не верить Алексису? Он знал, что Милош обожает своего кузена, и, хотя сам Серж не разделял энтузиазма друга, он всегда уважал его точку зрения. Они же двоюродные братья, в конце концов! А за границей братья еще больше привязаны друг к другу, чем дома. Это же единственная связь с изгнавшей их родиной, и ее стоит уважать, ведь в данном случае родственные связи куда более крепки, чем завязавшиеся на чужбине дружеские отношения.

Но правда заключалась в другом. К концу апреля Милош был уже настолько болен, что понадобились срочные меры. Алексис устроил так, что его сначала положили в студенческую больницу на Университетском острове, а оттуда уже отправили в лечебницу в Альпы, близ Гренобля. Алексис очень переживал, но врачи успокоили его. Да, болезнь Милоша прогрессирует, но он здоровый мальчик и скоро пойдет на поправку. Так и случилось. И все же врачи были недовольны. Они чувствовали внутреннее сопротивление пациента, он просто-напросто не желал поправляться. Состояние его здоровья лишь немного улучшилось, и после этого - никаких продвижений вперед. Доктора сообщили об этом Алексису как ближайшему родственнику, но всей правды не открыли, поскольку Милош заявил, что не станет встречаться с братом, даже если тот приедет в Альпы. Он стал замкнутым и молчаливым, ни с кем не желал разговаривать, включая психиатра. Милош ни в какую не желал выздоравливать.

В конце лета Алексис приехал повидаться с ним, и Милошу ничего не оставалось, как встретиться с братом. Поначалу беседа не складывалась, но потом они сумели-таки поговорить начистоту. Милош сказал Алексису, что выбросил тебя из головы, что ты воспользовалась болезнью отца, чтобы избавиться от него, а оказавшись в Америке, поняла, что брак ваш невозможен. Он сказал, что был полным идиотом, воспринимая тебя всерьез, поскольку он всегда все воспринимает всерьез, но, с другой стороны, в роду у него одни серьезные ослы, так что ничего удивительного в этом нет. Алексис был потрясен сквозившей в его словах горечью, но отнес ее на счет сердечной боли, которая всегда сопровождает первую влюбленность. Обычное дело, от этого еще никто не умер. Но когда он понял, что горечь эта разлилась широкой рекой, затопив и церковь, и Бога, он не на шутку испугался. Бурный поток снес на своем пути веру в любом ее проявлении. Милош заявил, что просто счастлив видеть, как коммунисты уничтожили остатки религии в Восточной Европе, и очень надеется, что вскоре они пересекут Адриатику и двинутся на Рим.

Как он только ни обзывал Алексиса! К несчастью, тот не сумел разглядеть леса за деревьями. Алексис ненавидел коммунизм, и подобные высказывания Милоша выбили его из колеи. Он даже начал подумывать, что брат не в своем уме.

Алексис тоже мучился, сам не понимая отчего. Ему не давало покоя чувство вины. И это, если хочешь, все и объясняет. Он даже подумывал вернуться в лечебницу и признаться Милошу в том, как он поступал с письмами, но воинственность Милоша сбила его с толку, и, откровенно говоря, он побаивался его реакции. Неделя шла за неделей, а Алексис все ждал и надеялся на улучшение. Письма от Милоша приходили нечасто. Денег у Алексиса в то время было кот наплакал, и все же он регулярно звонил в лечебницу - думаю, чтобы успокоить свою совесть. Отчеты врачей были противоречивыми, как и сам процесс выздоровления Милоша. Пациент то шел на поправку, то ему становилось хуже, что ставило докторов в тупик, хотя туберкулез - болезнь совершенно непредсказуемая.

Однако к середине осени Милош внезапно успокоился. Он написал Алексису, попросил прощения за свое поведение и за то, что доставил ему столько хлопот. Алексис вздохнул с облегчением впервые со времени твоего отъезда.

Не то чтобы он не осознавал всю опасность своего положения и игр с Богом. И все же Алексис был твердо, прямо-таки фанатически уверен в призвании Милоша и своей правоте. И хотя в то лето его не раз начинали грызть сомнения и он боялся, что психическое состояние Милоша может повлиять на его выздоровление, он легко поверил, что все худшее осталось позади. Он оказался прав! Ему не в чем винить себя! Он был прав, насильно оторвав Милоша от тебя, от твоего мира, вернув брата в его собственный мир. Может, опасность еще не совсем миновала и боль еще не совсем утихла, но он был прав.

Милош снова стал веселым, много говорил, действовал разумно. Болезнь отступала, и ему разрешили прогулки. Шесть долгих месяцев он сопротивлялся выздоровлению, а теперь прогресс шел семимильными шагами и за несколько недель достиг невероятных результатов. Доктора были в восторге.

Представляю, какой они пережили шок, когда одним солнечным ноябрьским утром его нашли висящим на дереве, вокруг его запястья были обмотаны четки.

Клод замолчал. Он сидел тихо, глядя в сторону.

Слез не было. Я не могла плакать. Алексис тоже любил Милоша. Можно ли винить его? Разве он не поломал свою собственную жизнь? Разве он радовался на могиле Милоша? Нет, конечно же. Кто может винить Алексиса больше его самого? Кто может винить меня за то, что я была слишком молода, слишком неопытна, слишком хотела жить и совершенно не разбиралась в любви человека к Богу, не хотела знать ни о чем, кроме нашей любви друг к другу, и не понимала, какие опасности она таит в себе?