Отец для двоих - Адалин Черно Страница 39

От меня ждет ребенка другая девушка.

Я пишу это и мне стыдно. Как было стыдно рассказать тебе о том, что произошло. Написать решил спонтанно, потому что больше не могу держать это в себе. Я хочу, чтобы ты попыталась жить дальше. Возможно, уехала. Слышишь, ежик? Уезжай. Найди себе достойного мужчину, выйди за него замуж, роди ребенка. Ты мечтала о девочке, я помню. Она у тебя обязательно будет. Просто… не у нас.”

Эти строчки рвут мне душу. На часть, в клочья. Я чувствую, как внутри все сдавливает тисками. Я не понимаю, почему не получила это письмо шесть лет назад. Где оно было все это время? У Стаса? Он его прятал? Хотя сказал, что нашел. И вскрыл видно, что недавно, так как края ровные, не успели стереться.

“Я принял решение стать отцом. Возможно, у меня не получится. Не исключаю, что вообще не смогу, но я должен попытаться, чтобы не дать своему ребенку вырасти в семье, подобной моей.

Я хочу, чтобы ты знала…

Девушка, беременная от меня, мне безразлична. Я выпил лишнего, она оказалась рядом. На утро я даже ничего не вспомнил и не помню до сих пор. У меня всегда было плохо с алкоголем — наследственность так себе.

Наверное, пора прощаться, я все сказал и почему-то уверен, что ты уже порвала письмо на куски, хотя… вряд ли ты его вообще получишь. Твой отец не позволит. Он о тебе заботится. Меня ненавидит, а тебя обожает и сделает все, чтобы ты была счастлива.

Ты будешь, ежик. Просто без меня. Обязательно будешь. Прощай.”

Я падаю на подушку. Письмо летит на пол. Плачу. Слезы катятся без остановки. Оно было мне необходимо. Шесть лет назад, сейчас почти бесполезно. Почти, потому что все еще трогает, заставляет чувствовать. Я думала, что меня уже ничем не удивить и не разжалобить, что я очерствела, но строчки черного чернила, написанные на белой бумаге, уверили меня в обратном. Я все еще чувствую. И сочувствую.

Ему. Себе. Нам.

Интересно, как бы все обернулось, получи я письмо чуть раньше? Шесть лет назад, к примеру.

Глава 39

Макар

— Мы не можем дать никаких гарантий, — оправдывается врач.

Как коллега я его прекрасно понимаю, а как отец мне хочется услышать совсем другое. Я ожидаю других прогнозов, хотя прекрасно понимаю, что веду себя как тот самый истеричный родитель. Просто мой сын несколько дней не приходит в себя. Я сбил костяшки на руках в кровь, молотя грушу без перчаток.

Жанна посмела сбежать, так что мстить мне оказалось некому. Ни мама, ни оставшиеся общие знакомые понятия не имели, где она сейчас находится. А, может, понимали, что ничего хорошего ее не ждет и специально скрывали. Сейчас я не был уверен ни в ком, кроме себя самого.

И Оли…

Она пришла в больницу на следующий день после того, как я у нее выспался. Принесла плюшевого мишку и осталась со мной на несколько часов. Мне тогда показалось, что она словно изменилась, стала другой. В ее взгляде больше не было ненависти, а, может, она скрыла ее на время, пока была со мной в больнице.

— Поймите нас, Макар Игнатьевич. Вы же сами знаете, в каком мы положении. Мы безумно уважаем вас и ваши труды, но… мы делаем все возможное.

Я прикрыл глаза. Смириться с тем, что это действительно было так, оказалось слишком сложно. Дело в том, что я верил врачу. Он говорил правду. Его я знал довольно давно, пару раз приходилось сталкиваться в операционной. Он был профессионалом своего дела. И у меня не было ни единой причины в нем сомневаться.

— Извини…

— Ладно, чего уж. Мы делаем больше, чем можем. Сейчас все зависит от него.

В том, что Степа хочет жить я ни минуты не сомневался. Он у меня боец самый настоящий. Сильный мальчик, но страх никуда не уходил.

Я отложил все операции, перенесли на столько, насколько это было возможно. Часть удалось перепоручить коллегам. Проблема была в том, что не все пациенты хотели оперироваться у кого-то, кроме меня. Я со многими встречался лично и объяснял ситуацию. Кто-то пошел на встречу, кто-то возмущался, другие просто согласились перейти к другому врачу.

Я не знал, когда смогу оперировать, да и смогу ли. Сейчас чувствовал себя неспособным что-то делать. Руки стали дрожать все чаще и я боялся, что этот тремор не пройдет, что останется со мной если не навсегда, то надолго.

— До свидания, — я поднимаюсь со стула и направляюсь на выход.

Я узнал все, что мне было интересно. Сын в надежных руках. Мне вместо отчаяния стоит переключиться на уход за ним, потому что сейчас большую часть времени рядом с ним проводит моя мама. Я не находил в себе сил видеть сына ослабленным.

После разговора с доктором направляюсь к сыну в палату. Оля ушла перед моим походом к врачу. Я провел ее до лифта и распрощался с ней. Отношения между нами были довольно странными. Они были похожи на дружеские за одним единственным исключением — я ее любил.

Мне было катастрофически недостаточно одного общения, взглядов, улыбок. Мне хотелось большего. Гораздо большего. Только вот требовать это большее я был не в праве. Отпускать ее не хотелось, хотя я понимал, что это единственно правильный выбор.

Оля, как не странно, сидела на стуле у кровати Степы. Держала его за руку и рассказывала сказку. Я так и замер на пороге, не решаясь сделать шаг. Слушал ее спокойный голос и не мог нарушить их уединение. Я не понимал, почему она вернулась, да это было и неважно. Главное, что Оля была здесь и поддерживала моего сына, как могла.

Прислонившись к косяку двери, я наслаждался ее размеренным голосом, пропитанным нежностью и лаской. Она говорила с моим сыном, как с Тимофеем. Так, как никогда не говорила с ним его родная мать. Оля не замечает меня довольно долго. Заканчивает одну сказку