Шалунья - Софи Ларк Страница 39

— Я подумываю о том, чтобы завести ее.

— Тебе стоит. Это меняет жизнь.

Блейк смеется, обнажая длинное коричневое горло и все свои прекрасные зубы. На ней восхитительный наряд из кружева, блузка, завязывающаяся спереди, и юбка из того же материала. Ее загар за лето стал еще глубже, а глаза зеленые, как весенняя трава. Ее ямочка видна с того момента, как я вошел в дверь.

Ее квартира пахнет точно так же, как она, а значит, я хочу жить в ней вечно.

Напротив стены с растениями — стена с книгами, высотой в два этажа, с железными лестницами по обе стороны. Полки забиты биографиями, художественной литературой, старинными кожаными переплетами, даже старыми учебниками.

— Ты все это читала?

— Большинство, — говорит Блейк. — Только так я могу заснуть ночью. Но потом я читаю до трех часов ночи.

— У меня тоже проблемы со сном.

Слова вылетают прежде, чем я понимаю, что в последнее время это не так уж и важно. Особенно в те ночи, когда Блейк остается у меня — когда она спит в моих объятиях, мои сны слишком темны и чувственны, чтобы их покидать.

Я провожу пальцами по пестрой смеси корешков, пытаясь найти книги, которые мы читали вместе.

— Тебе понравилась вот эта? — Я достаю книгу Дейла Карнеги — Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей.

Экземпляр Блейк потрепан и пожелтел, на внутренней стороне обложки карандашом написана цена. Большинство ее книг выглядят так, будто сначала они принадлежали кому-то другому.

— Мне понравилось, — говорит она. — Разве не забавно, что книга, написанная сто лет назад, сегодня правдивее, чем тогда?

— Люди не так уж сильно меняются.

— Только не в том, что касается всех нас. — Она улыбается. — Например, как сильно мы любим говорить о себе.

— Не ты, — возражаю я. — Но все, что я о тебе узнал, стоило того, чтобы подождать.

У нее нет ни фотографий, ни памятных вещей. Самое личное в этом помещении, помимо ее книг, — это искусство на стенах: десятки гравюр, развешанных в галерее, с большими цветовыми всплесками. Некоторые из них я смутно узнаю по единственному уроку рисования, который я посещал в старших классах.

Я показываю на пышную рыжую голову в зеленом бархатном халате. — Кто это?

— Бокка Бачиата10 — поцелуй в рот.

Конечно, накрашенные губы девушки краснее ее волос и слегка припухли.

— Так… это была она?

— Возможно, — смеется Блейк. — Модель была любовницей Данте Россетти.

11Я с трудом вспоминаю лекцию двадцатилетней давности. — Разве большинство моделей не были секс-работницами?

Блейк пожимает плечами. — Для женщин грань между работой и секс-работой всегда была размыта.

Она невозмутимо смотрит на картину, а у меня на груди оседает тяжесть. Мой язык смачивает губы.

— Когда ты впервые переступила эту черту?

Блейк поворачивается, ее черные волосы завихряются и оседают на голых руках.

— Смотря как считать.

— Как ты это считаешь?

Ее глаза смотрят на меня, ясные и немигающие. — Мне было тринадцать.

Мой желудок медленно и тошнотворно вздрагивает. Что бы я ни ожидал от нее услышать… это было не то.

Ни на секунду я не чувствовал себя виноватым за то, что заплатил Блейк за секс — до этого момента.

— Не надо. — сказала Блейк, и между ее бровями появилась линия ярости.

— Чего не надо?

— Не смотри на меня так.

— Как будто?

— Как будто я жертва.

— Ты не жертва. — Я вытираю рукой лицо. — Просто — тринадцать? Господи, Блейк.

— Мне уже двадцать семь. Это было больше половины моей жизни. То, что мы здесь делаем, — она делает жест между нами, — не имеет к этому никакого отношения.

Я знаю, что Блейк уже взрослая, и знаю, что ей не нужна моя жалость, но я не могу избавиться от образа гораздо более молодой ее версии, нервно покусывающей губу, пока какая-то долбанутая версия меня вытаскивает из бумажника стодолларовую купюру…

— Именно поэтому я не говорю об этом, — говорит Блейк, скрестив руки на груди. — Мне не нужен белый рыцарь. И уж точно мне не нужно, чтобы ты чувствовал себя виноватым.

— Я знаю. — Я пытаюсь убрать выражение лица, которое меня выдает. — Просто мне хочется кого-нибудь убить, вот и все.

— Отлично, — фыркнула Блейк. — Потому что через пару часов мы увидим Десмонда.

Я скорчил гримасу. — Я забыл об этом.

— И это все твоя вина. — Блейк невозмутимо переплетает свою руку с моей. — Значит, это ты должен с ним поговорить.

Она наклоняется за своей сумкой для выходных. Я выхватываю ее первой.

— Я могу ее нести!

— Не так легко, как я. — Я перекидываю сумку через плечо и притягиваю ее к себе свободной рукой.

Только когда мы спускаемся к машине, я понимаю, что Блейк уже собралась и оделась. Она совсем не опаздывала. А это значит, что она пригласила меня… просто потому, что хотела.

Она спрашивает: — Чему ты улыбаешься?

— Я подумал, что в следующий раз, когда я приду, ты должна будешь приготовить для меня.

Блейк покачала головой. — Я готовлю только для себя.

— Но в этом-то и весь смысл. — Я обнимаю ее, отъезжая от обочины. — Именно поэтому ты так стараешься, чтобы потом разделить с ней трапезу. И получить похвалу за свои безумные навыки.

В нашу первую встречу я узнал, как сильно Блейк любит комплименты.

Но выражение ее лица озадаченное, даже немного встревоженное.

— Что случилось?

Она выдохнула. — Иногда я забываю, какая я странная. Я никогда ни для кого не готовила — ни разу. Когда ты говоришь, что в этом весь смысл — возможно, так оно и есть для всех остальных. Есть все эти обычные, повседневные вещи, связанные с семьей, друзьями и человеческими отношениями… Я упустила это. Я так и не научилась. И иногда я думаю, что никогда не научусь.

— Ты можешь изменить все, что захочешь.

— Можешь? — Это искренний вопрос — Блейк смотрит на меня, лицо обнажено. — Однажды они провели эксперимент над котятами — зашили им веки на первые шесть недель жизни.

— Какого хрена?

— Я знаю. Суть в том, что когда они открывали глаза через шесть недель, они не могли видеть. Они оставались слепыми навсегда. Потому что часть их мозга, которая засохла и умерла в темноте, уже не могла восстановиться.

Я кладу руку ей на затылок и притягиваю к себе, чтобы поцеловать ее согретые солнцем губы.

— Ты не слепой котенок. Твои глаза никогда не были шире. Я