Татьяна Веденская - Штамп Гименея Страница 39

– Сколько же ты торчишь на этой работе! – возмущался Петечка, для которого каждая моя задержка была только отмазкой. Он как-то не мог поверить, что мне действительно интересно заниматься «всей этой телевизионной мишурой». Что, кстати, довольно сильно меня раздражало.

– Я люблю свое дело! – пыталась возражать я, когда Петечка являлся в студию в семь часов и начинал всем доказывать, что мой трудовой день согласно трудовому законодательству окончен еще час назад.

– Он прав! Ты любишь любое дело, все подряд, только чтобы чем-то заниматься и ни о чем не думать, – поддерживала его Света, если она по каким-то неизвестным науке причинам еще была на работе. Потому что Света как раз относилась к тем, кто в шесть ноль-ноль выключает компьютер и отбывает домой, выбрасывая из головы все рабочие моменты.

– А ты любишь командовать! – защищалась я от Петечки, но все потихоньку привыкли, что я покорно отбываю в его обществе домой и что сделать с этим ничего нельзя. Все-таки, будущий муж! Как тут перечить? Вот именно так мы и шли с ним в тот день домой, и ничего не предвещало бури. Мы вошли в лифт, я спокойно обдумывала, как бы мне отвертеться от сидения дома и уже склонялась к тому, чтобы сделать вид, что страстно хочу посмотреть в кинотеатре фильм, название которого мне сегодня подсказала Лера. Мы вышли из лифта, Петечка шел рядом и без умолку трещал о том, как прошел его день в банке. Он, несмотря на полученное историко-архивное образование, нашел себя в банковском деле и дорос там до звания управляющего Филиалом. Он сидел целый день в кабинете и перебирал бумажки. На мой взгляд. На его взгляд, он делал какую-то жутко нужную и важную работу.

– Я не люблю командовать, – обиделся он. – Я просто хочу, чтобы ты отдыхала!

– Ну конечно! А я, может, и не устала, – злилась я, пиная по ходу движения какой-то комок бумаги.

– Давай не будем спорить. Чем бы ты хотела заняться?

– Ничем! – капризно дергала плечами я.

– Здравствуй, Нюта, – раздался вдруг голос Бориса. Как всегда, из-за спины. Я дернулась всем телом и уставилась на него. Он стоял около гардероба и смотрел на меня. Своим непроницаемым спокойным взглядом. Такой же, как и несколько месяцев назад.

– Здравствуйте, – негромко, но с вызовом сказал Петечка, пытаясь переключить внимание Бориса на себя. Но тот как приклеенный напряженно всматривался в мое лицо. Совсем как когда-то. Я почувствовала, как краска заливает меня до самых кончиков ушей, а гормон страха и еще чего-то сильного и ужасного заполняет всю мою кровеносную систему.

– Может, ты нас познакомишь? – с таким же вызовом спросил меня Борис. Я попыталась стряхнуть оцепенение.

– Это Борис, а это Петр, – выдавила я и подавленно замолчала. За прошедшее время я уже привыкла, что Борис – это какая-то прошлая боль, пусть и большая, пусть и не забытая, не ушедшая, а только затолкнутая мной куда-то подальше внутрь. Но то, что он, как и раньше ходит, одевается в странные пижонские наряды и уверен в себе более чем в ком-либо – это было невозможно вынести.

– Очень приятно, – выдавил из себя Петечка, потому что знал, кто такой Борис. Потому что было время, когда я все уши ему прожужжала про то, что такой и что для меня значил некто по имени Борис.

– Взаимно, – скабрезно улыбнулся Борис. – Как поживаешь, Нюта?

– Спасибо, а ты как? Все неплохо? – сделала непринужденное (как мне казалось) лицо я.

– Прелестно. А ты отлично выглядишь! – как ни в чем не бывало отвесил мне комплимент он. Во мне вдруг начало подниматься бешенство. Как он может так говорить со мной после всего того, что было!

– А как поживает твоя жена? – в ярости спросила я.

– Прекрасно, просто прекрасно, – любезно удовлетворил мое любопытство.

– А это – мой жених! – выпалила я, глядя с наигранной нежностью на Петечку. Тот тут же выказал готовность мне подыграть и обнял меня за плечи. Борис в изумлении посмотрел на его руку. Потом перевел взгляд на меня.

– И когда же состоится сие знаменательное событие?

– Через неделю! – гордо ответила я.

– Мои поздравления. Рад, что ты нашла того, кто тебя достоин, – справившись с собой, галантно сказал Борис, совсем как когда-то подал мне куртку. И отвернулся. И пошел к выходу. А я осталась стоять. Хотя больше всего на свете мне хотелось бежать вслед за ним и просить, чтобы он меня простил.

Глава 5.

Клуб, в который меня не взяли

Что имеем – не храним, потерявши плачем. Еще одна прописная истина из арсенала моей мамочки. Впервые я прочувствовала эти поистине глубокие слова лет в четырнадцать-пятнадцать, когда потеряла свою единственную подругу детства. У меня вообще-то с подругами всегда был некоторый необъяснимый напряг, они не уживались рядом со мной, как не растут грибы на асфальте. Вот мальчишки – это да. С ними у меня был контакт, как у ступеней космической ракеты. И все-таки, было много такого, о чем с мальчишками не поговоришь. С ними как-то больше носишься, стреляешь из самодельного нагана, ищешь партизан. А вот душевно поговорить, помечтать, глядя на звезды, попытаться угадывать мысли друг друга – это все не с ними. Это все с ней, с Ленкой. Она была молчаливой, но в ее присутствии я могла трепаться часами. Она не была красавицей, но мы заворачивались в комбинации или синтетические занавески и чувствовали себя немерянными принцессами. Разве можно почувствовать себя немерянной принцессой рядом с чумазым мальчишкой? В общем, жили мы с Ленкой душа в душу, пока не разошлись. Случилось это совершенно незаметным образом, и даже нельзя назвать точный момент, когда рухнула наша многолетняя душевная связь. Скорее, можно определить период. Между второй четвертью пятого класса и первой шестого. В этот промежуток. Смешное слово – промежуток. Промеж каких-то уток. Это моя бабуля любила говорить «в этот промежуток». Она, как нормальный член голодного послевоенного общества, была помешана на еде. Душевные треволнения, поиски истины, нравственные метания почитались ею за мелочи. А вот испортить желудок – это было самое страшное преступление, которое только и можно было вообразить. В борьбе за здоровое пищеварение все средства были хороши, и не жаль было никаких сил. Бабуся любовно взращивала помидоры, огурцы и всякие там кабачки-патесоны, гневно выдирая из земли малейшие (даже виртуальные) признаки сорняков. Она растила кур, с благоговением собирая перепачканные в помете яички, и потчевала ими нас с Лариком ежеутренне.

– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.

– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яички в холодильник. Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Навроде перелезания заболоченной речки по надломленной березе. На мой взгляд, ничего предосудительного, но потом меня сутки отмывали от тины и маслянистой желтой взвеси, в которой я пробарахталась около десяти минут, навернувшись с березки. Короче, мы могли творить совершенно все, чего бы не захотели. Но только если мы не нарушим неписанное правило. С половины второго до двух мы были обязаны явиться на обед.