Я тебя никому не отдам (СИ) - Франц Анастасия Страница 4

— Пожалуйста, отпустите, — срываю голос до хрипоты, но всё равно прошу отпустить. Я должна быть рядом.

Мужчина проводит какие-то манипуляции, но не вижу какие — перед глазами всё от слёз плывёт.

— Девушка, мне очень жаль, — слышу голос словно издалека. Человек с фонендоскопом качает головой, а я не могу ничего понять, что он говорит. — Даже если бы мы приехали быстрее, всё равно бы не успели. Остановка сердца, — набатом стучит. — Мне жаль.

Замираю. Остановка сердца. Остановка сердца. Остановка сердца…

Задыхаюсь. Вдруг становится трудно дышать, в груди с невероятной скоростью разрастается громадная чёрная дыра, пугающая своей пустотой, она занимает так много места, что мне трудно вдохнуть. Но я борюсь, набираю полную грудь воздуха, чтобы тут же вытолкнуть его в истошном вопле отчаяния и боли:

— Нет!!! — мой крик бьётся о стены, а тело сотрясается в истерике.

Пытаюсь оттолкнуть человека, что крепко держит.

— Отпустите! Нет! — отталкиваюсь, выскальзывая, ползу к родному человеку, что значил для меня всё.

Падаю на тело отца, и безжалостная реальность обрушивается на меня, я чувствую, что оно начинает остывать. Цепляюсь за рубашку.

— Нет, пожалуйста. Не оставляй меня, папочка. Я тебя не отпущу, — утыкаюсь в грудь лицом. — Я пойду с тобой. Нет. Нет. Пожалуйста, — задыхаюсь.

— Девушка, — вновь трогают мою руку. — Ему уже не поможешь. Девушка, — слышу ласковый баритон.

— Нет! Не трогайте, — отмахиваюсь. — Я не отдам вам его! Нет!! — цепляюсь за родного человека, не желая никому его отдавать. — Вы не заберёте его у меня!

Чувствую лёгкий укол в плечо, но никак не реагирую на это.

Цепляюсь за тело, захлёбываясь слезами, пустота внутри меня заполняется болью, её так много, что мне становится страшно, потому что я ничего больше не чувствую — только всепоглощающую, оглушительную боль. Хочется крикнуть на весь мир, разорвать на части своё тело. Пойти следом за родным человеком. Не отпускать, не отдавать его никому.

— Что здесь происходит? — на задворках подсознания слышу мамин голос, уплывая куда-то вдаль. Руки слабеют, а голос от криков охрип, с моих губ срывается лишь болезненные хрипы. Чувствую, как вновь сильные руки окутывают меня, прижимая к себе.

— Тихо. Тихо, малышка, — слышу голос над ухом, и мои глаза закрываются.



Глава 4

Александра (Аля)

Тишина оглушительная, вязкая, такая, что хочется закрыть ладонями уши и во всё горло кричать до хрипоты, до срыва голоса, чтобы не чувствовать всей той пустоты, боли, что поселилась у меня внутри. Я словно застываю и в это же время сгораю в огне, чувствую, как пылает каждая клетка моего тела, этот огонь достаточно сильный, чтобы не давать мне вдохнуть, но он не может осушить мои слёзы.

Потихоньку луна, что была мне сегодня союзником в моём одиночестве, отдаёт право новому дню, рассвету. Не знаю, какому по счёту — сбилась, считая каждую секунду, минуту одиночества. Вдруг я осознала, что луна, как и я, одинока, потеряна. В вечном плену одиночества.

Но на смену белой красавице пришёл рассвет, показывая все краски природы: от нежно-розового до холодно-красного. Вот только на душе всё тот же мороз и холод, похожий на Антарктику.

Новый вздох. Новый день, в котором придётся заново учиться жить. Жить, зная, что рядом нет самого близкого человека на всей планете. Сердце всё так же бьётся — медленно и неторопливо, но нет в нём той искры и веры больше. Словно все эмоции, что были во мне, выкачаны страшной реальностью. Словно я опустошена, став бездушной куклой в руках кукловода.

Руки судорожно сжимают дорогую вещь, что хранит запах родного человека. Рубашка, та самая, что так любил папа. Утыкаюсь в ворот, до сих чувствуя аромат корицы и ванили — так пах самый близкий человек. Папа!

Одинокая непрошенная слеза скатывается по щеке, предвещая обжигающую внутри боль, отчего на сердце остаётся ожог, шрам, который не залечить никакими мазями, и точно не поможет подорожник, что в детстве прозвали травой, что лечит все болячки.

Рваный стон слетает с губ. Зажмуриваю глаза. Вспоминая то, что так дорого сердцу.

— Папа! — с криком бегу навстречу мужчине, что присел на корточки, расставив руки в стороны, ловя меня в свои объятиях.

Обнимает, прижимая к своей груди, как своё сокровище, а я своей мордашкой утыкаюсь в его шею, вдыхая родной запах ванили с корицей.

— Папа, — радостно щебечу, сжимаю маленькими ручками его шею.

— Хвостик, я тоже соскучился, — говорит, улыбаясь, осторожно меня отстраняя.

— Я приготовила для тебя подарок, — пытаясь чётко выговорить букву “р”, но вместо этого получает “л”.

Папа смеётся, а я вглядываюсь в его лицо, замечая в уголках глаз морщинки.

— Папа, — обнимаю за шею.

— Да, Хвостик, — его лицо становится серьёзным, но вот глаза всё так же светятся.

— Ты же меня никогда не бросишь? — спрашиваю, заглядывая в глаза.

— Никогда, Хвостик. Папа всегда будет рядом! — крепко прижимает к своей груди.

— Я тебя люблю, — крепко обнимаю, целую в колючую щёку.

— И я тебя, Хвостик. Сильно-сильно.

Папа всегда будет рядом. Всегда будет рядом… Рядом…

Всхлипываю, сжимаю сильнее в руках папину рубашку. В груди дыра. По щекам бегут слёзы, падая на ткань, что всё больше намокает.

— Ты же обещал никогда меня не покидать! Ты же обещал, — хрип в пустоту, который слышит лишь тишина, которая разъедает мои органы, принося всё больше боли и страдания.

Кажется, за эти дни я слилась с пустотой, болью, став с ней одним целым. Она словно часть меня, а я часть её, и нас ничем не разделить.

В комнату проникает свет, заливая яркими лучами помещение, где, свернувшись калачиком в позе эмбриона, лежу я на тёмных покрывалах, не выпуская из рук дорогую вещь. Сколько прошло дней? Не знаю. Я сбилась со счёта. Пять… десять…? А может, один? Ничего не замечаю, не пью, не ем. Неизвестно, как ещё жива. А можно ли назвать человека живым, который чувствует лишь огромную пустоту у себя в груди? Дыру, что не заклеить никаким пластырем.

Громкий стук обрывает окружающую меня тишину. Вздрагиваю.

— Саша, — слышу по ту сторону двери. От имени, которое произносит мама, меня передёргивает. Никогда не любила, чтобы меня так называли. — Дочка, спускайся, пойдём позавтракаем. Ты три дня не ела, — в её голосе беспокойство.

Прошло три дня?

— Я не хочу, — получается слишком тихо, но надеюсь, меня услышат и уйдут.

— Саша, так нельзя, — вновь вмешивается мамин голос. — Давай с тобой поговорим? Мне больно видеть тебя такой. Папа умер, и ничего не вернуть, так не убивай же ты себя.

Её слова ранят в самое сердца, пробираются глубоко внутрь, оставляя шрамы и всепоглощающую боль, которая затапливают всю меня до краёв.

— Мама уйди, — шиплю. — Я не хочу никого видеть, как ты этого не понимаешь, — на последних словах срываюсь.

По ту сторону тишина, и я вновь утыкаюсь в драгоценную вещь, вдыхая запах, который меня немного успокаивает. Я знаю, что папа не хотел, чтобы я страдала, но я не могу. Не могу продолжать жить как мама, делая вид, что всё, что случилось — в порядке вещей, и нужно всё забыть. Нет. Никогда.

Я не смогу жить с болью в раненом сердце и понимать, что уже ничего не будет как прежде. Что никто не назовёт меня больше Хвостиком, не прижмёт к своей груди, не скажет, что я всё смогу, чего бы мне этого ни стоило. Папа больше не придёт на моё выступление, не будет смотреть с первых рядом гордым взглядом, а в конце аплодировать стоя.

Его больше никогда не будет рядом.

Истошный крик вырывается из груди, но сквозь слёзы и боль прорывается лишь рваный выдох. Вцепляюсь пальцами в деревянную поверхность кровати, сжимая её до побелевших костяшек. Вой, раненой птицей издаю крик, заглушая, утыкаюсь в подушку, которая от слёз стала мокрой, хоть выжимай.

— Саша, — вновь голос родительницы за дверью. — Если не хочешь выходить на завтрак, то хотя бы вечером спустись вниз. Я хочу познакомить тебя кое с кем.