Книга, в которой слишком много меня (СИ) - Ахметова Елена Страница 4

- Куда? — спрашивает Денис Владимирович, и до меня, как до жирафа, доходит следующий факт: он не знал, по пути нам или нет, когда предлагал подвезти.

Мне становится неловко.

Но не настолько, чтобы вылезти из постепенно отогревающегося салона и плестись к метро. И я называю адрес. Тут недалеко, в конце концов.

Денис Владимирович долго возится ещё и с навигатором, но в конце концов всё-таки закрепляет телефон на приборной панели и с видом победителя выезжает с офисной парковки. Он не пытается завязать разговор, хотя постоянно косится в зеркало заднего вида, даже когда это вовсе не требуется, и единственный живой голос в салоне авто нарочито весело советует свернуть налево через триста метров.

Какое-то подспудное женское чутье подсказывает, что дражайшие коллеги Денису Владимировичу уже все рассказали. И про похороны, и про гипотетический секс с начальником. Но на этот раз я, пожалуй, даже благодарна за то, что можно не говорить самой. Даже умудряюсь задремать на заднем сиденье, откинувшись на спинку. Но моментально просыпаюсь, стоит машине остановиться.

Мы на месте, у серой пятиэтажки с раскидистой рябиной у первого подъезда. Не так давно городские службы посчитали, что с благой целью борьбы с нарушителями режима самоизоляции стоит оградить лентой дворовые скамейки, и теперь вечно жизнерадостный сосед сидит на оградке клумбы. Ему, как обычно, хорошо.

- Спасибо, что подвезли, Денис Владимирович, — говорю я и хлопаю дверцей. — До завтра.

- С вами все в порядке? — вместо прощания спрашивает он через опущенное стекло, и сосед заинтересованно вскидывается в предвкушении свежих сплетен.

- Да, спасибо, — кое-как выговариваю я через комок в сжимающемся горле.

Новый ГИП окидывает меня недоверчивым взглядом и поднимает стекло. Я скрываюсь в подъезде, и кашлем меня накрывает прямо там.

Это ни черта не способствует тому, чтобы попасть правильным ключом в оба замка на двери квартиры — у соседа и то лучше бы получилось. А кашель заставляет всех сочувствующих не то что держать дистанцию, а вообще не высовываться из квартир и не заходить в подъезд, пока эта чумная не уберется с глаз долой.

Но один сумасшедший всё-таки находится.

- Меня ваш сосед в подъезд впустил, — сообщает Денис Владимирович с такими сложными щами, что становится ясно: градус непреходящей жизнедеятельности впечатлил и его.

Но не остановил от того, чтобы раздобыть где-то бутылку вина.

- Мне показалось, что вам не помешает компания, — смущённо признается он и выставляет перед собой вино, как щит ото всех невзгод мира. — В нормальных условиях я бы спросил, что вы делаете сегодня вечером, и пригласил бы куда-нибудь, но…

Некуда. А нынче вечером я сосредоточенно и с полной самоотдачей реву. Как и вчера. Так себе исходники для романтического времяпровождения.

Зато нервный смех наконец-то перекрывает кашель, и я попадаю ключом в замочную скважину. Гип-гип ура мне.

- В нормальных условиях, — кое-как выговариваю я и осекаюсь: кашель так посадил голос, что я звучу как Бэтмен, а последнее, что миру сейчас нужно, — это ещё одна летучая мышь.

В итоге я просто машу рукой, и Денис Владимирович послушно ступает в прихожую, держа перед собой бутылку, как оберег.

Штопора у меня нет.

И готовой еды, конечно же, тоже. И вообще сейчас не тот момент, чтобы принимать гостей, — что глобально, что для меня лично.

Но мы договариваемся озадачить какую-то особо шуструю доставку суши, и в ожидании курьера я ставлю чайник и бессовестно припрягаю гостя отмывать кофе-пресс, который используется вместо заварника.

- Что вы обычно делаете по вечерам? — гость с любопытством оглядывается и послушно тащит кофе-пресс в раковину.

- Пишу, — честно отвечаю я, инспектируя полку с чайными смесями.

Дахц сейчас вот очень кстати. И, наверное, облепиха.

Гость ставит очередной рекорд по сложности щей. Без респиратора это особенно бросается в глаза, потому что мимика у него богатая и к сдержанности не приученная, и у меня вырывается:

- Да, записываю все сэкономленные слова, которые не произнесла вслух, — предельно серьезно признаюсь я и начинаю размышлять, кому бы из персонажей можно было приписать вот такие сложные щи и не порушить образ.

И как бы вообще заменить это выражение, потому что в средневековый антураж женского фэнтези с балами и принцами щи вписываются плохо. Особенно сложные.

Глава 3.2

- Должно быть, очень объемные произведения получаются, — заключает Денис Владимирович и только потом спохватывается: — То есть, я имел в виду…

Но я уже смеюсь — нервно и отрывисто, потому что на этот раз смеяться больно. Горло не одобряет излишнюю нагрузку и всячески намекает, что лучше и дальше размышлять о щах. Сложных. Молча.

- Нет, но их много, — все-таки отвечаю я так хрипло, что фразу приходится запить водой.

После этого я начинаю справедливо опасаться задушевных разговоров, но вместо них получаю наглядную иллюстрацию, почему Андрей Анатольевич так хотел нанять именно этого ГИПа. Денис Владимирович на какое-то мгновение все-таки пасует, кривит губы, отводит взгляд, так мучительно подыскивая слова, что его щи готовятся потеснить на пьедестале квантовую физику, — и травит какую-то дурацкую байку про свою тетку, которая решила всенепременно составить фамильное древо семьи и с удивлением обнаружила в родственниках поэта-песенника из-под Чернигова. К байке прилагаются попытки изобразить гитарные переборы при отсутствии гитары и какой-то смутно знакомый мотивчик, а мое участие в беседе ограничивается своевременно округленными глазами и парой кивков. Горло одобряет.

Я, кажется, тоже.

Хотя про теток лучше не вспоминать. А то ассоциации какие-то дерьмовые.

Денис Владимирович будто мысли читает. Начинает перебирать вслух всех родственников и знакомых, имеющих хоть какое-то отношение к письменному жанру, — набирается на удивление много. Он не может вспомнить удачную байку про каждого, и имена для меня сливаются в какую-то мельтешащую карусель, но это успокаивает. Напоминает, что где-то продолжается нормальная жизнь.

Курьер с суши опаздывает. Но Денис Владимирович умудряется не только заполнить беззаботной болтовней все время до его появления с фирменным пакетом наперевес, но и держать марку даже с набитым ртом. Я слушаю — не столько истории про бесконечных родственников, сколько просто голос. Звучание вводит меня в какое-то почти медитативное состояние, и соображать я перестаю окончательно.

Во всяком случае, это единственное объяснение тому, что я не выставляю его до самой ночи. Но и инициативы никакой не проявляю, и он спохватывается сам:

- О, уже так поздно…

Я машинально смотрю на часы и так же машинально, не включая голову, киваю. Только не могу вспомнить, какие цифры только что увидела, и снова поднимаю руку.

За нее-то меня и пожимают на прощание, не слишком разбирая, правая она или левая. Я что-то автоматически отвечаю, вроде бы даже вписываясь в стандартные формы вежливости, закрываю за гостем дверь и снова смотрю на часы.

На этот раз до меня все-таки доходит, что в общей сложности у меня есть шесть часов, чтобы вынести мусор, написать проду для сайта, принять душ и выспаться. Я зажмуриваюсь, выдыхаю и решаю действовать по списку, а там — как получится.

План в лучших традициях проваливается на первом же пункте. Пакета с мусором нет ни на месте, ни в прихожей.

Я подозреваю, что щи у меня становятся едва ли не сложнее, чем у гостя. Который, сдается мне, был моим гостем в первый и последний раз.

Что ж, по крайней мере, это значит, что завтра у меня будет гораздо больше времени на работу над книгой. Сегодня… сегодня как-нибудь.

«Как-нибудь» выливается в три часа из шести имеющихся. Для книги готов и общий план, и даже разбивка событий по главам — садись да пиши

Только от плана я отступила на первой же выкладке. Писать о чужом горе оказалось так же невыносимо, как и о чужом счастье.