Предатель. В горе и радости - Арина Арская Страница 4

— Ляль.

— Извини, пап. И спасибо, что займешься похоронами, — закрываю глаза. — Сейчас это важнее. Ты прав.

— Держись.

— Спасибо.

Вслушиваюсь в гудки и смотрю на мотыльков, что кружатся вокруг тусклого уличного фонарика.

Дети и свекровь спят тревожным сном.

Я — на веранде, а мой муж — на кухне в темноте и тишине.

Кусаю губы, отмахиваюсь от мошкары и встаю. Еще минуту медлю и смотрю на темные очертания кустов под светом равнодушной луны.

Это так несправедливо.

Люди сталкиваются с предательством, смертью, болезнями, а мир продолжает жить по своему порядку.

Дни сменяются ночам. Мотыльки с упрямством бьются о стекло уличного фонаря. Так было вчера, есть сейчас и будет завтра.

Захожу в дом. В полумраке прислушиваюсь к тишине и иду на кухню, в которую я проскальзываю бесшумной тенью.

Гордей меня не замечает. Курит за столом, выдыхая клубы дыма и не видит, что пора стряхивать пепел.

Я насчитываю в пепельнице пять окурков, а горло дерет от сигаретного дыма, что окутал Гордея легким струящимся облаком.

Из меня все же вырывается короткий предательский кашель.

— Вот еще одна новость, дорогая, — Гордей даже не оглядывается. — Я начал курить.

— Я уважала и любила твоего отца, — тихо отзываюсь я, игнорируя надменные нотки в голосе Гордея.

Он хмыкает.

— А еще мне больно за твою маму и за наших детей, которые должны прожить это горе без некрасивых дрязг между нами, — я стараюсь говорить спокойно, но мой голос все равно дрожит.

Пепел падает с сигареты на стол, и Гордей вновь глубоко затягивается.

Выпускает струйку дыма в потолок, и, возможно, он сейчас даже не слушает меня.

— Но разводу быть, Гордей.

— Как скажешь, — голос у него сухой.

— И это все?

— Что ты от меня, нахуй, ждешь? — цедит он сквозь зубы. — Что я растекусь в словах благодарности, Ляль?

Вот теперь он оглядывается.

И я пугаюсь его бледного лица, которое в свете тусклой лампы у холодильника заострилось.

— Ты противоречишь себе, милая. Ты хочешь дрязг, — он щурится. — Тебя аж распирает, но я повторюсь. Я не буду с тобой сейчас ничего обсуждать. Потому что у меня нет никакого желания обсасывать все это. У меня умер отец. Если тебе будет легче, то прими это как карму для ебливого кобеля. Насладись моментом.

— Не говори так.

— Иди спать, — отворачивается и тушит окурок в пепельнице. — Я не в духе, если ты не заметила.

Глава 5. Я с семьей и с женой

Я должна уйти.

Разговора с Гордеем не выйдет.

Он и так не самый простой мужчина в разговорах, а сейчас я не найду в нем трещины, чтобы добиться хоть какого-нибудь диалога.

Скорбь от потери свекра смешалась с обидой и ревностью в отвратительную липкую грязь в сердце, и она отравляет меня.

Как можно быть разумной в горе, когда тебя настигла другая трагедия.

Свекр — трагедия смерти.

Измена Гордея — трагедия жизни.

— Да твою мать! — с рыком сметает пепельницу, которая раскалывает на кафеле на осколки. Пепел, окурки рассыпаются у ножки стола. — Да что ты над душой стоишь? Чего тебе?

Он встает, разворачивается и делает ко мне шаг:

— Что ты от меня хочешь сейчас?! А? — глаза горят злобой. — Да, я тебе изменял. Я не отрицаю, но я буду сейчас об этом говорить!

— Я…

— Что ты? — цедит сквозь зубы.

— Не заслужила такого отношения…

— Какого такого, Ляль? Что ты ко мне сейчас прикопалась?

Я кашляю от сигаретного дыма, который он выдыхает.

— Ну, прости, что мой отец испортил тебе сцены истерик, криков и допросов, — кривится. — Ты можешь свалить нахуй, если тебе так не терпится сыграть в обиженку. Сука…. — сжимает переносицу и вновь смотрит на меня. — Ладно… Давай по-быстрому. Я тебе изменяю два месяца. С Верой Люциной.

Вера — женщина из его школьного прошлого. Бывшая одноклассница, и работает сейчас в компании Гордея маркетологом. Недавно развелась, и в наличии — сын подросток.

— Почему? — спрашивает Гордей. — Потому что… — смеется и пожимает плечами, — потому что она не ебет мне мозги, как это делаешь ты. Понимаешь? Ой, — он опять затягивается сигаретой, не спуская с меня взгляда, — ты, кажется, не это хотела услышать, да? надо было распустить сопли, что это была ошибка, что я осознаю, какой я козел и упасть на колени. Проблема в том, милая, — выдыхает дым и приближает мое лицо к своему, — сейчас мне все равно. Ты можешь это понять?

— Ты хочешь и меня потерять?

— Ляль, — усмехается, — я слишком много работаю с людьми, и прекрасно понимаю, чего ты добиваешься. Ты все равно гордо встряхнешь волосами, изобразишь из себя очень принципиальную дамочку и приведешь все к разводу, но… — он скалится. — Ты хочешь моих унижений, но их сейчас не будет. А знаешь почему?

Я задерживаю дыхание, чтобы не вдыхать лишний раз ядовитый дым.

— Потому что у меня умер отец, Ляль, — прищуривается. — Мой отец сейчас лежит в морге. Ты это понимаешь?

— Мне жаль…

— Жаль, — при очередной затяжке я замечаю, как у Гордея дрожит рука, — но все же нахуй моего отца, да, и давай вернемся к моим грешкам? Так?

Гордей чудовищно прав сейчас.

— Я бы хотела тебя сейчас обнять, поддержать, пережить все это, как муж и жена, а ты нас этого лишил, — тихо отзываюсь я. — Я любила твоего папу, и мне тоже больно, но мы бы были друг у друга.

— Прости, как-то я не подгадал свои измены и смерть отца.

— Их могло не быть…

— Но они были и ты о них узнала, — рычит он мне в лицо. — На этом мы можем остановиться?

Пальцами тушит окурок, сжимая ими тлеющий табак. На виске бьется венка гнева.

— Или вскрыть себе черепушку, чтобы тебе было удобнее жрать мои мозги чайной ложкой?

Я отступаю, а Гордей вновь возвращается за стол и отключается от реальности. Часть меня шепчет, что я должна сейчас просто сесть рядом, обнять его и помолчать.

Другая орет,