Елена Лагутина - Слепая любовь Страница 4

Полина, что тоже было традиционно в это время суток, отсутствовала. Данкина подружка вела образ жизни, абсолютно противоположный строгому, и даже аскетическому, существованию Даны, все развлечения которой сводились к редким посещениям в составе шумных студенческих компаний различных выставок, чаще авангардных, и одному походу в Большой театр вдвоем с Ритой. За прошедший год Данка успела побывать в парке Кусково, осмотреть Новодевичий монастырь, подышать воздухом и посмеяться с приятелями-однокурсниками в Нескучном саду — вот и все ее развлечения. На все остальное у Даны не было ни времени, ни денег.

Полина же отрывалась на всю катушку. В институт она не поступила — не хватило одного балла для того, чтобы пройти по конкурсу в медицинский, — но оптимизма своего не утратила. Решительно заявив Дане, что «возвращаться в эту дыру — себя не уважать» — под «дырой», естественно, подразумевая тот самый провинциальный городок, в котором выросла, — она позвонила родителям, соврала, что в институт поступила, стоически выдержала пятнадцатиминутные счастливые рыдания матери по междугородке, напоследок звонко чмокнула пухлыми губами коричневую трубку телефона-автомата — и шагнула в новую жизнь с абсолютно спокойной совестью и не замутненным соображениями практичности сознанием.

Материальная сторона существования Полину сильно не затрагивала. Еще бы, ведь теперь родители, окрыленные сбывшейся надеждой — дочка в институт в Москве поступила! — из кожи вон вылезут, чтобы ничто не отвлекало ее от учебы. У родителей была пасека в пригородной зоне, которая, по местным, провинциальным, меркам, давала доход более чем приличный. Конечно, родители Полины даже близко под категорию нуворишей не подходили — деньги свои они зарабатывали если не кровью, то соленым потом, стекающим ручьями, но Полине в принципе и дела до этого не было. Она шла по жизни легко, без оглядки на вчерашний день и без раздумий о дне завтрашнем, наслаждаясь каждой минутой прожитого дня. По-своему.

Вот и сегодня, в субботний вечер, она, наверное, снова торчала в «Метелице» или в каком-нибудь другом столичном ночном клубе, прижимаясь трепетным телом к очередному кавалеру — обладателю заветного флайера, который в глазах Полины был не просто пропуском в престижный ночной клуб, но и пропуском в жизнь. А то существование, которое вела Данка, по мнению Полины, и жизнью-то нельзя назвать было. В самом деле, какая это жизнь — без неоновых огней, без музыки, без головокружительных и пьянящих танцев, дорогого шампанского и дорогих мужчин, без дурманящих и обволакивающих сознание настоящих парижских ароматов...

«Стрекоза» — коротко и беззлобно называла ее Данка, совсем не смущаясь и не стесняясь своих трудовых, совсем не шикарных, будней. «Муравей!» — так же беззлобно, шутя, откликалась Полина. Подойдя сзади, обнимала подругу за плечи, целовала в макушку и прикасалась щекой к щеке, тесно прижавшись и обвесив со всех сторон Данкино лицо светлыми прядками-пружинками. Данка обычно хватала пальцами одну из них, тянула, распрямляя, а потом резко отпускала.

— Злюка ты! Видишь, опять скручивается...

Дана посмотрела на часы. Половина третьего ночи. Пора бы вернуться... Перевод уже был закончен, но по традиции она не ложилась спать, пока не придет Полина. Занятия в университете были во вторую смену, поэтому утром Данка могла позволить себе поспать подольше — до десяти, а то и до одиннадцати часов, в зависимости от того, как много дел было запланировано на утро. Полина спала до двух, иногда до трех часов дня, предоставляя подруге неоценимую возможность снова заниматься своими делами без звукового сопровождения ее милого, слегка хрипловатого голоска. Полина по жизни была болтушкой, рот у нее закрывался только после того, как закрывались глаза, но даже во сне она иногда разговаривала, чем очень смешила Данку. Та придумывала небывалые, таинственные истории, которые якобы поведала подруга в припадке лунатизма, и с серьезным, угрожающим видом заставляла ее во всем признаваться. Полина игру поддерживала, а поскольку фантазия ее развита была ничуть не меньше, чем у Данки, в результате совместных придумываний получался неплохой, можно сказать, захватывающий триллер, или же душещипательная мелодрама, или что-нибудь в стиле фэнтези — в зависимости от настроения. По окончании истории обе смеялись до слез, довольные, что получилось неплохо, и начинали новый день с хорошим настроением.

Но время шло, а Полина не возвращалась. Слив из чайника остатки заварки в свой большой коричневый бокал, наполнила его кипятком на четверть. Оставив остывать — горячий чай Дана не любила, — направилась было к раковине, помыть чайник и заварить свежую порцию, и в этот момент услышала, как за бетонной стеной двери лифта открылись и снова быстро закрылись. Ну наконец-то...

Полина всегда «закрывала» за собой двери лифта по непонятной для Данки причине, объясняя это просто привычкой. Дана застыла на месте, прислушиваясь, и наконец ключ в замочной скважине начал медленно поворачиваться.

— Привет тебе, Данила-мастер... — торжественно начала с порога Полина. — Не спится?

— Какой тут сон! Где тебя черти носят?

— Мамочка будет читать нотации?

Спиртным от Полины пахло даже на расстоянии. Запах смешивался с флюидами сигаретного дыма и традиционного «Гуччи Раж», которым Полина неизменно душилась последние полгода. Склонившись над непослушной, никак не желающей расстегиваться молнией ботинка, она вдруг взвизгнула:

— Ой! Данилка, помоги, кажется, я кусок кожи молнией зацепила!

Дана подошла, шлепая по полу домашними тапочками не по ноге, и склонилась над злополучным ботинком.

— Ты — просто хирург. Причем гениальный, — резюмировала подруга, когда кусок кожи наконец был выхвачен из зубов коварной молнии.

— Ну, рассказывай...

Наполнив обе чашки свежим, ароматным чаем, Данка, в предвкушении очередной истории, уселась поудобнее на шатающейся табуретке. А Полина только подняла глаза к потолку и демонстративно глубоко вздохнула.

— Понятно, — заключила Данка, — опять влюбилась?

Состояние влюбленности у Полины было хроническим. А в те редкие периоды, когда сердце ее не горело, не страдало и не плавилось, она чувствовала себя просто не у дел, не понимая, куда же потратить свою через край бьющую нежность.

— Ой, Дана... Не зря ведь говорят, что никакой клей не сможет восстановить всех прелестей разбитой вазы. А еще говорят, что нельзя вступить дважды в одну реку...

В глазах — неизбывная тоска, в хрипловатом голосе — надрыв.

— Понятно, — снова повторила Данка, — Владислав.