Анна Климова - Осенняя женщина Страница 4

— Что ты мне тут воюешь, а? Не отвоевалась, да? Не отвоевалась?

Зоина фигура с каждым мгновением тяжелела, наливалась отчаянной, истерической мощью. Скрученная на ходу газета хлопнула Анжелику Федоровну по плечу. Та пискнула и зажмурилась.

— Просила же человеческим языком — не ползай по квартире! Просила человеческим языком! — все повышала голос Зоя. — Ноги бы тебе твои переломать! Грохнулась бы башкой своей посреди коридора! А мне тебя каждый раз таскать? И убирать за тобой по всей квартире?

— Перестань! — взвизгнула надтреснутым фальцетом Анжелика Федоровна, не замечая своих слез. — Прекрати немедленно! Как ты можешь со мной так? Я хочу свои фотографии! И все. Отдай их мне!

Зоя молча подхватила ее под мышки и ловко поволокла обратно в спальню.

— Пошла прочь! Прочь! Прочь! — причитала Анжелика Федоровна.

Устало бросив хозяйку в постель, Зоя поправила растрепавшуюся прядь и погрозила пальцем:

— Только попробуй, пикни мне еще раз! Ни челюсти своей не увидишь, ни телевизора. И радио заберу. А цветы тронешь — руки пообрываю, как эти листья. Так и знай.

Дверь спальни захлопнулась с загробным звуком. Анжелика Федоровна, сжавшись в комочек, плакала безутешными слезами.

«Как глупо, как глупо! И ведь ничего сделать не могу», — думала она, вдруг увидев себя отчетливым, ясным, не затуманенным старостью взглядом. Каждый ее день был шагом назад. И каждый раз она боялась себе признаться в этом. Придумывала разные оправдания для своих немощей. Только Зойка ничего не придумывала. Дождалась она своего часа. Дождалась.

Подъезжая к Минску, Кристина всеми силами старалась удержать переполнявшую ее радость. Будь она в вагоне одна, закричала бы и запрыгала, как сумасшедшая дурочка Миа на Рипербан напротив рок-пивной «Гроссе Фрайхайт, 36», исполнявшая свои ненормальные пантомимы в любую погоду. Хотя если уж на то пошло, человек, умеющий просто радоваться жизни, не такой дурак, как это могло бы показаться со стороны.

Милая Миа! Возможно, ты была единственным счастливым человеком в том проклятом городе. Каждый мог быть счастлив, если не осознавал своего несчастья. Кристине только и оставалось, что брать с нее пример — запереться в собственном мире и отгородиться от невыносимого зловония реальности. «Я верю в бабочек, — говорила Миа. — Они ангелы. А отец Вилли говорит, что это не так. Иногда он бывает таким глупым!»

«Поделом вам, добрый священник Вилли! — думала Кристина. — На вашем месте я приложила бы максимум усилий, чтобы изменить о себе мнение Миа в лучшую сторону. Потому что истина принадлежит детям и сумасшедшим».

Кристина ловила себя на том, что мысленно продолжает обращаться к Миа. Наверное, потому что завидовала умственному «водоразделу», позволявшему Миа быть счастливой, не имея при этом никаких оснований для счастья.

Но теперь Кристине не надо сходить с ума, чтобы примириться с жизнью!

Три страшных года съедены, прокляты и забыты. Все осталось позади. По крайней мере, Кристине казалось, что позади. Несколько последних дней она просыпалась в федеральной тюрьме города Айзенхюттенштадт с криками, потому что видела совсем не то, что хотелось бы видеть.

Кристина уткнулась чуть ли не носом в окно, пытаясь разглядеть за пеленой мелкого дождя очертания родного города.

— Прибываем, — остановившись рядом, доброжелательно сказала проводница Нина, почему-то выделившая Кристину из всех пассажиров и бескорыстно поделившаяся с ней повествованием о своей нелегкой жизни. Да и не обратить внимания на Кристину было нельзя. Та ехала с одной сумкой, в странной широкополой кружевной шляпе, на тулье которой примостились давно выцветшие искусственные незабудки, и в пальто, похожем на бесформенное и безвкусное пончо, особенно любимое парижанками в холодную пору года. Все эти вещи Кристина выбрала сама в тюремном складе, никогда не пустовавшем благодаря Армии спасения. Наряд можно было бы назвать даже по-европейски элегантным и легкомысленным. А Кристина жаждала такой казаться — элегантной и легкомысленной. Как когда-то.

Сама Нина с расспросами не приставала. Как чувствовала, что не стоит. Впрочем, Кристина и не сказала бы правды. Как в той песне: «Начнет расспрашивать купе курящее про мое прошлое и настоящее. Навру с три короба, пусть удивляются. С кем распрощалась я, вас не касается».

— Поехать-то есть к кому? — Нина-проводница впервые спросила ее о чем-то личном.

— У меня родители в Минске, — ответила Кристина, едва улыбнувшись.

— А, ну смотри тогда… Если что, телефон мой у тебя есть.

Да, баба бабье горе за версту чует. Нину не обманул ни легкомысленный вид Кристины, ни ее счастливое щебетание о том, как она хорошо провела время за границей. За суетливостью и беззаботностью Кристина спрятала правду, как прячут небрежно разбросанное белье при появлении нежданных гостей. И еще она прятала тревогу. Нина видела слишком много людей, чтобы не почувствовать этого.

Поезд плавно изогнулся и покатился медленнее. Кристина увидела, что подъезжают они к большому зданию нового вокзала. По-европейски крытые переходы тянулись куда-то вверх. Но Европа в Беларуси приживаться, видимо, не хотела. Некоторые окна переходов были разбиты. Кристина усмехнулась, осматривая грязные перроны и переполненные мусорные урны. Теперь стало вполне очевидно, что она на родине. Такая милая сердцу домашняя простота и вечная неустроенность.

Попрощавшись е Ниной, Кристина с толпой пассажиров вышла из мраморной внутренности нового вокзала к двум башням на противоположной стороне привокзальной площади. Часы на башне показывали 8:50.

— Я приехала, — прошептала она, потому что обещала себе сказать это как только вернется. — Я приехала. Я приехала…

Минск поздней осенью всегда тосклив. Как и любой другой город, наверное. Но она любила его даже таким, потому что знала все его метаморфозы. Деревья несколько недель стоят голые и неприкаянные, открытые всем ветрам. А потом приходит декабрь и наряжает их в белые шубы. А там апрель не заставит себя ждать и в несколько дней оденет все озябшие городские деревья в живую и теплую зеленую дымку, похожую на мечты ребенка.

Кристина улыбнулась. Всего неделю назад она не позволила бы себе этого. И все из-за отсутствия нескольких передних зубов, которые сломались под кулаком душки Хайнса года два назад, когда она во второй раз попыталась сбежать. Те свои зубы она выплюнула по дороге в туалет, куда два мордоворота тащили ее освежиться после «воспитательной» беседы с Хайнсом. «Так ты будешь даже привлекательнее», — заметил он ей вдогонку. В тот момент она думала о том, что ему следовало бы открыть второе свое дело под вывеской «Удаление зубов — быстро и с гарантией». Наверняка его ждал бы успех.