Марианна Кожевникова - Входи, открыто! Страница 4

Очищая от снега двор, Александр Павлович сообразил, что из дома ему сегодня лучше выехать пораньше. Если всю ночь шел снег, кто знает, что там с дорогой и сколько времени ему придется добираться. Не забыть бы, кстати, забрать у Ляли авторские экземпляры. В прошлый раз он о них забыл. И Лялька-поганка не напомнила!

Он вернулся в дом, взглянул на часы и понял: пора! Набрал номер редакции. На месте была только секретарша. Александр Павлович вздохнул: времена настали либеральные, народ на работу не спешил. Правда, и уходили сотрудники черт знает когда, темной ночью. Александр Павлович сообщил секретарше о том, что для культурной странички у него будет интересный материал и он хочет узнать, на сколько колонок можно будет рассчитывать и через сколько дней материал пойдет. Секретарша записала, обещала передать его сообщение редактору. Александр Павлович поблагодарил, повесил трубку, но покоя по-прежнему не было. Придется еще разок позвонить по мобильнику с дороги, должен же он получить «добро» из собственных редакторских уст, уточнить все, что его интересовало, чтобы иметь в виду, на что ориентировать Иващенко. Ну что ж, пора было переодеваться и трогаться в путь. Александр Павлович вприпрыжку помчался наверх. Наверное, штаны его где-нибудь в кабинете. Внизу он их так и не нашел. Но на полдороге его перехватил телефонный звонок. Пришлось спуститься. Звонил Влад, приятель из газеты.

— Ты звонил, меня не было. Материал уже у тебя? — спросил он.

— Нет, только еду, будет вечером.

— С кем?

— С Иващенко.

— Опубликуем сразу. Привози, и пойдет в номер. Иващенко есть Иващенко. Но было бы что похуже, тоже опубликовали бы. У нас обвал. Сам знаешь, как бывает. Рассчитывали на одно, получили другое. В общем, ставлю тебя, даю четыре колонки. Постарайся, чтобы была фотография.

Вот теперь Александр Павлович довольно потер руки. Имя Иващенко уже работало, открывало двери, добывало колонки. Или это он сам запрограммировал себе место в газете? Ну-ка, проверим.

— Именем Иващенко штаны найдитесь! — провозгласил он.

И тут же увидел свои замечательные любимые кожаные штаны, они висели возле самой лестницы, он сам их туда повесил, чтобы не искать. А потом привык и забыл.

Александр Павлович рассмеялся. Да здравствует Иващенко! Он переоделся и снова почувствовал себя ковбоем. Главным было то, что все улажено, все идет как по маслу и светит солнце. И еще он увидит Ляльку. Сколько же они не виделись? Месяца два, не меньше. И тут он понял, что соскучился.

Глава 2

Ляльку Калашникову, которую потом стали уважительно называть Еленой Игоревной, Александр Павлович знал с детства. Они жили в одном дворе на Покровке, Ляля — в большом доме, а они — в маленьком, с мезонином. С Лялиными родителями дружила его мать. Когда она куда-нибудь уходила, то подкидывала маленького Саню Лялькиной бабушке. Саня так привык к калашниковскому дому, что считал его своим собственным. А потом Санина мама вообще ушла, ушла и от сына, и от мужа. Сане было тогда лет десять. Лялины родители и бабушка по-прежнему любили Саньку, и он торчал у них по целым дням, пока не приходил с работы отец.

Калашниковский дом был веселым. Дядя Игорь, Лялькин отец, часто уезжал в командировки, потом приезжал и привозил что-то интересное. Необыкновенные фрукты. Пестрые морские камушки. Он был невысокий, черноглазый, смуглый, носатый; предки у него были армяне, и в Ляле тоже было что-то восточное. Знакомые у него были в самых разных городах, и они тоже по разным делам приезжали в Москву. У Калашниковых всегда жили то друзья, то родственники. Знакомые люди и не очень приходили, уходили, работали, ели, пили, пели. Бабушка всех привечала, стряпала, кормила, давала советы на кухне. Вечерами у нее обязательно кто-то сидел и плакался ей в жилетку. А может, и не плакался вовсе, а просто сидел и разговаривал. С бабушкой приятно было поговорить, уж очень хорошо она слушала. Их так воспитывали, умение слушать считалось хорошим тоном. Оно было даже важнее, чем умение говорить. А Ксения Александровна умела не только слушать, но и слышать, потому и приходили к ней за советом, она видела, что у кого болит. Среди взрослых — торопливых, деловитых, влюбленных, рассеянных, мрачных, веселых, озабоченных, — болталась маленькая басовитая Лялька. Саня существовал тихо и незаметно, но при необходимости всегда был тут как тут. Ляле тогда было лет семь, и они охотно играли вместе. Сане Ляля очень нравилась. В доме ей было все позволено, и она вовлекала его в самые немыслимые авантюры, например, разборку папиного письменного стола или похищение из буфета на кухне коржиков. Но их никогда не ругали. Потом тетя Лиза, Лялина мама, надумала с ними обоими заниматься французским языком. Она преподавала его в пединституте и, конечно же, захотела, чтобы дочка, а заодно и Саня его выучили. Ляля отказалась наотрез. Она устраивала такие скандалы и так ревела, что мать от нее отступилась. Зато Саня стал заниматься. Он очень полюбил уроки с тетей Лизой, она была смешливая, нос у нее был чуть вздернутый, на голове кудряшки. Рассмешить ее ничего не стоило, и Саня всегда придумывал, чем бы ее посмешить. А потом он всерьез полюбил французский и занимался в охотку. Они с тетей Лизой были довольны друг другом, и Ляльку воспитывали уже в два голоса. Но попробуй ее воспитай, она была своевольная, эта Лялька! Став постарше, когда и Ляля, и Саня уже учились в институтах, они наконец всерьез «спелись», правда, в прямом смысле слова: Ляля увлеклась пением, у нее оказался низкий грудной цыганский голос, Саня к тому времени неплохо играл на гитаре и пел тенором. Слушая их дуэт, отец чуть не плакал. «Весь в мать пошел», — говорил он Сане. Саня в подростковом возрасте приходил в ярость при одном только упоминании о матери. Она его предала! Как могла она их оставить?! А отец говорил неизменно ласково:

— Дурачок ты, дурачок. Мать у тебя удивительная женщина с золотым сердцем. Красавица. А уж талантов! Ты весь в нее. Я — счастливейший человек, что она мне тебя родила. Кто я? Простой бухгалтер, «человек в нарукавниках», понимаешь? Я ей никак не подходил, а она все-таки столько лет меня любила. Ты когда-нибудь все поймешь правильно и не будешь на нее сердиться.

Отца Саня обожал, но жил в доме Калашниковых, там было и теплее, и веселее. Спустя несколько лет отец привел в дом тетю Наташу, тоже из тех, что «в нарукавниках», по вечерам они сидели на кухне, пили чай и обсуждали финансовые отчеты. У тети Наташи была дочка Милочка, тихая белобрысая девочка. Саня ее и не замечал. Непримечательная она была девочка. Но жили они мирно, ладно и тоже как-то незаметно. Саня окончил школу, поступил в иняз. С тетей Лизой они тогда занимались днями и ночами. А когда поступил, то приволок своей любимой тете Лизе такую охапку цветов, что пока он ее по Москве тащил, все на него оглядывались. Половину посадского сада притащил. И тогда он впервые увидел, как тетя Лиза плакала. Она плакала навзрыд, прижимала к себе Саньку, и оказалось, что она ему по плечо, и волосы у нее наполовину седые… Он растерялся, утешал ее, а у самого в глазах тоже стояли слезы. «Вот и вырастили мальчика», — сказала она тогда. Лялиной бабушки в живых уже не было, а она бы за Саню очень порадовалась, она его любила.