Ронда Дьюпорт - Чудо поцелуя Страница 4

— Сочувствую вам, мистер Уоткинс, — пробормотала Нэнси и даже протянула было руку, но он не высунулся из своей раковины и она не решилась дотронуться до него.

Бесстрастные серые глаза полыхнули навстречу ей. Ранее Уоткинс даже не удосужился обернуться на нее, когда она подсаживалась к их столу.

— Никому вы не сочувствуете. Репортеру плевать на все, кроме своей стряпни.

От его гортанного голоса у нее пробежал холодок по спине. Она совершенно не помнила, как этот голос звучал в теленовостях, и ждала, что он окажется таким же жестким, как и лицо. Как ни странно, он произнес язвительные слова без злобы, тоном равнодушного наблюдателя. Сам он выглядел каким угодно, только не безвольно расслабившимся. Хотя полисмен и усадил его так, что можно было свободно откинуться на спинку стула, поза Уоткинса была по-прежнему напряженной. И если бы он покрепче сжал кофейную чашку, та бы наверняка хрустнула.

Нэнси всегда раздражало, когда охаивали репортеров. В мире хватало убийственных примеров горькой участи прессы стран, лишенных свободы слова. Не было смысла искать суть таких обвинений, но и промолчать она не могла.

— Это неправда по отношению к большинству репортеров. И уж, конечно, по отношению ко мне. Хотя, не скрою, я хотела бы написать о вас очерк, мистер Уоткинс. Читателей заинтересует тюремный опыт человека, ставшего в своем роде знаменитостью.

— Сомневаюсь, мисс щелкопер.

Обескураживающая резкость ответа не очень-то подействовала на нее. Она никогда не терялась после первого отказа. Часто случалось так, что человек, вначале пославший репортершу куда подальше, потом охотно изливал перед ней душу.

Резким движением головы она отбросила волосы со лба.

— А почему нет? Очерк вам ничем не повредит и, может быть, даже окажется полезным. Ведь ваше дело, насколько я знаю, все еще на апелляции. Не так ли? Может быть, я сумею помочь вам. Не могу, разумеется, ничего обещать, но делом осужденного, имя которого снова появилось в прессе, могут заинтересоваться власть имущие и быстрее пересмотреть его.

— Я не такой дурак, чтобы думать, что вы или какой-нибудь другой писака хоть чуть-чуть заинтересованы помочь мне. После смерти отца ваша братия растерзала меня в клочья, словно стая голодных акул.

Больше я вам этого не позволю. Я даже не могу проводить свою мать в последний путь, не опасаясь, что люди вроде вас поднимут в газетах непотребную возню.

Нэнси поняла, что он смотрит на нее лишь как на представительницу презираемой им профессии. Может быть, небезосновательно, подумала она. Она считала, что пресса обошлась с ним излишне сурово. Возможно, ей удастся переубедить его, представив себя добросердечной, сочувствующей женщиной, которой он вполне может довериться?

— Послушайте, мистер Уоткинс, я…

— Нет, послушайте вы, — отрезал он по-прежнему хладнокровно. Выпятив острый подбородок, поднял сжатый кулак над столом на те несколько дюймов, что позволяли оковы. — Сейчас я прискорбно мало могу распоряжаться своей жизнью, ею управляет закон. Но даже закон не может заставить меня беседовать с вами.

Сержант пожал плечами.

— Весьма сожалею, леди. Но он и вправду не обязан говорить с вами, ежели не хочет.

Нэнси пришлось отступить.

— Ладно, мистер Уоткинс. Как вы заявили, я не могу заставить вас дать мне интервью. Но заметим не для протокола, что ни вас, ни кого-либо другого я не намерена принуждать. А что касается закона, то он управляет вашей жизнью лишь по вашей вине. Как и все мы, вы пожинаете плоды своих неразумных поступков.

Он шумно вздохнул и, кажется, хотел возразить. Но лишь плотно сжал губы и промолчал. Не будь ее внимание столь обострено, она ни за что бы не перехватила его короткий взгляд, наполненный глубоким отчаянием, настолько откровенный, что ей пришлось смущенно опустить глаза. Когда же она снова подняла их, Уоткинс вернулся к разглядыванию дождя за окном.

Интересно, подумала Нэнси, осознавал ли он, что чувства, которым он так старательно не давал проявиться ни в гримасе, ни в голосе, вдруг вырвались наружу во взгляде? Ей казалось, что нет. Но даже если это было наигранной попыткой вызвать ее сочувствие, то она не удалась. Тюрьма — не курорт, но убийца заслужил то, что имел.

— Лично я буду рад поговорить с вами, мисс Пикфорд, — заявил сержант.

— Благодарю вас. Может быть, чуть позже.

То, что ей было нужно, она надеялась получить только от самого Уоткинса. Без этого комментарии полисмена не имели смысла.

Но она не собиралась сдаваться. Гроза не подавала никаких признаков ослабления, пожалуй, наоборот, пуще ярилась. Сумерки в этот майский день должны были начаться лишь через несколько часов, но красно-зеленые зазывные огни бара уже ярко мерцали в сгустившемся полумраке за окном над головой Уоткинса. А дождь с такой силой барабанил по крыше одноэтажного здания, что говорить становилось затруднительно.

Обычно грозы в горах коротки, хоть и жестоки. Но эта бушевала уже несколько часов, и Нэнси начала подумывать, как бы всем застигнутым ненастьем в ресторанчике не пришлось тут же коротать ночь. Даже если ливень кончится, пройдет немало времени, пока затопленные дороги станут проезжими.

Ресторанная мебель не создана для того, чтобы проводить здесь долгие часы. Это может надоесть кому угодно, даже человеку, прячущему свои карты подобно Уоткинсу. Возможно, позднее он подобреет хотя бы от скуки. Не желая разговаривать с ней, он что-то промолвил. Даже простое «нет» — это уже разговор. Неприязнь к прессе не означала, что он вообще никогда не заговорит с женщиной. Она надеялась, что заговорит.

Первоначальное безразличие у нее сменилось острым любопытством и даже симпатией к человеку в железных оковах.

Нэнси полагала, что психологический очерк мог бы помочь результату его апелляции. Пусть даже не явно сочувствующий. Она хотела сделать упор не на убийстве — старой новости, а на теперешней смерти его матери, на том, что произошло с его семьей после приговора. А такой хорошо образованный человек, как Уоткинс, должен был бы сообщить множество интересных деталей тюремной системы, подмеченных внутри нее.

Конечно, ее первоначальное побуждение разговорить его было вызвано не чем иным, как профессиональным интересом. Но то волнение, которое ее колени ощущали даже сейчас, по прошествии приличного времени, было чем-то совсем другим. И ее желание снова взглянуть ему в глаза — теперь, скорее, не стальные, а цвета серого дождя — конечно, было чем-то сугубо личным. Когда-то ей довелось побывать с экскурсией на атомной электростанции. Потом, уже лежа в постели за много миль от АЭС, ей представлялось, что она все еще слышит грозный гул могучих агрегатов. Присутствие рядом Уоткинса вызывало в ней схожие ощущения.