Элизабет Обербек - Модельер Страница 4

— Можно ли все сделать за две недели? — спросила она. — Могу ли я уже уехать? При таком интенсивном движении мне понадобится полтора часа, чтобы добраться до Парижа, а у меня назначен ленч на двенадцать тридцать в самом центре города. Почему вы не хотите компьютеризировать ваш бизнес? У меня есть прекрасный специалист, который каждую неделю дает уроки моему мальчику Жану. Возможно…

— Но сможет ли компьютер подобрать нужные вам цвета?

— Да-да, вам нужны точные цвета. — Она вынула золотой футлярчик губной помады и, прикрыв глаза, подкрасила губы, сделав их цвет еще более насыщенным. — Да, в этом-то и дело. Вы создадите меня вручную. Я полагаю, не всю меня! О, вы ретроград из ретроградов, Клод. Вы неизбежны, как божья кара. И вам нужно лишь несколько примерок, не то что другим. Я надеюсь, что вы сохраните для меня ваши лучшие идеи. — Слова лились бесконечным потоком.

— Для вас так легко создавать, мадам.

— Называйте меня Мадлен! Почему вы продолжаете общаться со мной, как с мадам? Вы так разговариваете со всеми клиентками? Кстати, а где ваш попугай? (Педанта забрал Дидье, младший племянник, на праздник в школе.) Какое облегчение, что эти маленькие птичьи глазки не смотрят на меня. Я всегда удивлялась, какую часть моей болтовни он запоминает. Вы поступили абсолютно правильно, это точно. Пожалуйста, отсылайте подальше птицу, когда я бываю у вас. Впрочем, как долго я должна еще стоять, а вы будете прикалывать булавки? Неужели вы не знаете моих размеров? Я понимаю, вам нужно меня вновь измерить. Хорошо, я немного прибавила в весе, но персики, вы понимаете, они круглые.

Мадам Жилотт вышла, унося за собой запах лавандовых духов. Клод положил на боковой столик свои швейные принадлежности: наперсток, подушечку для булавок, сантиметр, — так хирург раскладывает инструменты, готовясь к очередной операции.

Папа Клод. Именно ему он был безгранично благодарен за свой талант и умение. Уже в шесть лет маленький Клод завороженным взглядом следил, как манекен, стоявший в мастерской, в руках отца меняет свои наряды. Привычным ритуалом стало разглядывание вращающейся безголовой фигуры. Он наслаждался цветом и запахами приколотой материи, его пальцы изучали разные швы и текстуру ткани.

Папа Клод очень уважительно относился к своей работе и, как математик, отдавал дань точности. Записи снятых мерок с мелкими пометками, выполненными всегда синими чернилами, хранились с великим благоговением, они были перевязаны желтыми ленточками и укладывались в размеченных ящичках старого дубового стола в гостиной. Дедушка Клода тоже был портным, когда-то на деревянной дощечке им была вырезана надпись «Рено. Портной». Эта вывеска до сих пор находится над входом в мастерскую. И это он сколотил ныне скрипящую и затертую деревянную скамейку, на которой горожане городка Сенлис могли посидеть, обсудить последние новости, пока дедушка укорачивал юбку или пришивал пуговицу. И, что самое удивительное, большинство работ нынешнего Клода Рено были сшиты на хорошо смазанной швейной машинке, с ножным приводом, которая принадлежала его прадеду.

Пока папа Клод и маленький Клод сидели рядом и шили, мама занималась домом, семьей, счетами, но, правда, в другом порядке — счета, дом, семья.

Она постоянно напоминала: «Счета должны быть в полном порядке!» Это был сигнал к тишине, которую должны были соблюдать Клод и его две младшие сестры. Папа Клод позволял выражать в мастерской только скромные восторги и только, когда заканчивал работу над перламутрово-голубой дамской шляпкой, делал последние стежки, пришивая необычную бахрому: «Посмотри, как переливаются цвета, когда материал в движении!»

— Клод, подойди! — звал он своего сына хриплым восторженным голосом. — Полюбуйся, как струится эта хлопковая ткань — только три складки, их не должно быть четыре или пять! Запомни! Только три! Ты должен всегда оценить качество каждой ткани. Сын, никогда не спорь с материалом. Постарайся понять его. И он себя проявит.

Его мать большую часть времени проводила в одиночестве в душной задней комнате без окон. Там был только древний коричневый комод, поцарапанный дубовый стол и вращающееся деревянное кресло. Одна из его сестер была младше на четыре года, другая — на шесть лет. Они играли в саду, это была та зона, в которую Клод не вторгался, чувствуя себя взрослым и серьезным. В любом случае, ни у кого не было сомнений относительно его будущего: он пойдет по стопам отца.

К счастью для молодого Клода, он не мог противиться воле отца, так же, как и его благоговению перед пунктуальностью. Он всю жизнь поклонялся умению ценить время, так же как и тканям: ведь и они могли быть измерены и подсчитаны. Папа Клод посещал церковь, но его сын уже в детстве пришел к выводу, что отец больше предан времени, чем Богу. Любую фразу папа Клод начинал с упоминания о нем:

— Сейчас десять часов. Десять минут для кофе.

В этот момент Клод обычно смотрел на потертый циферблат старенького «Брегета» отца, который тот получил в подарок от деда на день рождения в шестнадцать лет.

— Десять-десять, сын, пора возвращаться к работе.

Его жена Розмари считала, что ее тесть помешан на пунктуальности. Она ставила свои часы перед Клодом и шептала: «Тик-так, тик-так». Но Клод был доволен тем, что отец каждый час делал перерывы, не забывая бросить взгляд на часы, которые считал единственным прибором, способным координировать ежедневную работу. Каждое упоминание о времени лишь подтверждало, что они идут правильным путем в мире идеально отрегулированных отношений между отцом и сыном.

Он вспомнил, когда в последний раз сверил часы с отцом: в 16.46, воскресенье, тринадцатого января, дождливый день. Клод наклонился над теряющим последние силы отцом и еле расслышал его голос.

— Если я правильно считаю, — попытался произнести папа Клод, — это тот день, который я не закончу.

— Включи свет. Здесь очень темно, — произнесла мать, стоя в проеме двери и через несколько минут добавила: — Клод, оставь отца.

Он не обратил на это замечание внимания и продолжал сжимать старую, слабеющую руку. Он наклонился над его большой головой, неудобно лежавшей на подушке, увидел полуоткрытые глаза, которые плакали без слез, зевающий рот, как будто бы ему надоела жизнь. Каждой частичкой своего тела Клод чувствовал: это конец, последние моменты жизни его отца.

Уже через секунду боковым зрением он уловил взгляд матери. Ее быстрый злой взгляд обвинял сына в том, что он отнимает у нее мужа. Словно выполняя последний долг, Клод посмотрел на часы отца: 16:46:11. Он задержал дыхание и проследил, как секундная стрелка сделала полный оборот.