Зое Дженни - Зов морской раковины Страница 4

Элиза избегала братцев. Она боялась смотреть людям в глаза и на переменах обычно запиралась в туалете. Она никогда ни с кем не разговаривала, и, находясь на территории школы, представляла себе, что стала прозрачной, бестелесной, как воздух.

Зима пришла рано, почти без перехода после долгого лета, температура воздуха неожиданно резко упала. Земля остыла, повалил снег; схоронив под собой крыши домов, он улегся над всеми звуками, и в деревне стало совсем тихо. Элиза лопатой убирала снег перед амбаром, а бабушка, укутавшись в одеяла, сидела возле печки у окна и смотрела на Семь Жеребцов. Лишь изредка она поднималась, чтобы соскрести со стекла ледяной узор, мешавший ей. Вечерами она пела песни, которые, должно быть, пели в далеком прошлом. Элиза быстро разучила их и подпевала бабушке; вскоре поздней ночью из амбара можно было услышать низкий голос Августы и высокий – Элизы.

Из-за высоких сугробов школьный автобус перестал приезжать, и занятия на несколько дней отменили. Элиза лежала на полу и рисовала морскую раковину, умолкнувшую на долгие месяцы. Элиза больше не пыталась расчищать от снега дорожку перед амбаром. Однажды утром она напрасно простояла на холоде: ей так и не удалось воткнуть лопату в затвердевший снег.

«Зима никого не хочет видеть», – сказала бабушка, когда Элиза разочарованно вернулась в амбар. По ночам Элиза слышала приглушенный шум реки, этот шум был так далеко, будто из-за снега на дворе все расстояния увеличивались, а в доме всё только уменьшалось. Бабушка ложилась спать в юбках, а Элиза лежала под одеялом не шевелясь, чтобы согреться.

В один из первых солнечных дней учительница, случайно задержавшись после уроков, увидела, что за школой сыновья дворника на велосипедах давят колесами новорожденных котят и со смехом победителей швыряют их в кусты. Братьев призвали к ответу, и дворник на две недели запретил им выходить из дома. Об этом узнала вся школа, и те ученики, у кого братцы уже давно отнимали деньги, втихомолку радовались этому наказанию. Через две недели братцы повысили сумму охранной пошлины, как они это называли, и дополнительно потребовали, чтобы за них делали домашние задания.

Солнце стояло в зените, когда Элиза вышла из школы и решила, что не поедет домой вместе со всеми на автобусе. Она сняла сандалии и пошла по лугу вдоль дороги. Земля под ее босыми ногами еще выдыхала зимнюю прохладу. Первые желтые и фиолетовые крокусы выбивались из мокрой травы. Земля обмякла от талого снега, и Элиза вспоминала о том, какой твердой и пыльной была земля в конце прошлого лета. В деревне на улицах не было ни души: все сидели по домам и обедали, из полуоткрытых окон слышались голоса и позвякивание посуды. Когда на углу возле продуктового магазина Элиза свернула на улочку, ведущую к амбару, ей встретился почтальон. Элиза удивилась: почта к этому времени обычно давно бывала разнесена. Почтальон покачивался как пьяный, кожаная почтовая сумка при каждом шаге била его по колену; увидев Элизу, он выпрямился и направился прямо к ней. Элиза попыталась увильнуть от него, но он преградил дорогу, и ей пришлось остановиться. Почтальон смотрел попеременно то на ее голые ноги, то на сандалии, которые она держала в руке, будто что-то мешало ему посмотреть ей в лицо.

– Обуйся, – сказал он, – и быстро иди домой.

«Скорая помощь», стоявшая у амбара, сияла на солнце своей белизной. Санитар спросил у Элизы, здесь ли она живет. Он наклонился к ней, положил ей руки на плечи и медленно, спокойным голосом сказал, что бабушка хотела спуститься с лестницы и, скорее всего, наступила на подол юбки. Она разбилась. Почтальон нашел ее мертвой у лестницы. На нижней ступеньке лежала расколотая пенковая трубка – сотни белых осколков.

II

Дом Розенбергов находился на окраине города, на заметной издалека возвышенности, которую называли Золотым холмом. На вершине холма стояла церковь. Иногда по воскресеньям из церкви выходили молодожены, под дождем из риса и цветов они спускались по старым каменным ступенькам, а затем все участники этого события в колонне гудящих машин, украшенных белыми атласными лентами, съезжали с холма. Летом внизу, в городе, на жителей обрушивалась жара, отчего они как будто становились меньше, словно солнце ставило их на колени; в вагонах подземки приходилось срывать стоп-кран, потому что от духоты слабые люди падали в обморок, а наверху, на холме, всегда дул легкий ветерок и каштаны отбрасывали прохладную тень. Вечерами здесь пахло жареным мясом, за зарослями олеандра и кустами роз, отделявшими дома друг от друга, до рассвета был слышен веселый смех.

Чета Розенбергов переехала в дом на Золотом холме сразу после свадьбы. Богатые родители господина Розенберга умерли рано, оставив наследство, которое позволило ему получить разностороннее образование. Когда во время летних каникул остальные студенты, чтобы подработать, устраивались официантами в кафе или раскладывали товары по полкам супермаркетов, господин Розенберг созерцал из окна самолета медленно проплывавший внизу ландшафт и приземлялся в аэропортах больших городов. Его образ жизни, несколько нарочитая расслабленность лица и неспешность походки вызывали у сокурсников восхищение, смешанное с завистью. Однако регулярно проходившие в его апартаментах вечеринки были главным событием их внеучебной жизни, и каждый приглашенный чувствовал свою принадлежность к избранному обществу. В такие вечера лифт в доме Розенберга не переставая ездил то вверх, то вниз; гости группками направлялись к его квартире, а там, подмигивая и заговорщически подталкивая друг друга в бок, рассматривали дорогую, поражающую воображение обстановку, которую составляли предметы мебели из хромированной стали и антиквариат. Гости облокачивались на балконные перила, покачивая в руках бокалы на высоких ножках, смотрели поверх крыш вдаль и, захмелев, проливали шампанское с двенадцатого этажа на прохожих. Майк Розенберг незаметно ходил среди гостей, прислушиваясь к их голосам, которые на несколько часов заполняли обычно тихие комнаты. Ему казалось, что эти голоса еще долгое время отзываются эхом в квартире, и у него возникало приятное чувство, будто он находится в обществе людей, просто ставших невидимыми. Потом после вечеринок у него стали пропадать вещи: бутылка коньяка, фарфоровая пепельница, однажды кто-то даже прихватил с собой пару его лучших туфель из дорогой кожи, стоявшую в шкафу. Разочаровавшись, он перестал приглашать гостей и посвятил себя исключительно путешествиям и учебе. Он больше никого не принимал у себя дома. Поскольку он не переносил тишины, то, работая вечерами над книгой о развитии речи у детей, он включал на полную громкость телевизор в гостиной и радио на кухне. Он поставил письменный стол в таком месте, где звук был громче всего, так что со всех сторон его окружал хаос чужих голосов.