Одинокий медведь желает, или партия для баса (СИ) - Тур Тереза Страница 40

— Да почему она в себя не придет! Ну, хоть нашатыря дайте.

— Нашатыря нет в перечне разрешенных лекарств, — строго проговорил женский голос. — Следовательно, нет его и на скорой.

— А как вы справляетесь? — Из голоса Петра Ивановича отчаяние не то чтобы ушло, но спряталось за любопытство.

— По инструкции! — рявкнули в ответ. — Положено расстегнуть одежду, положить ноги выше головы, обеспечить приток воздуха. Это тоже будет, если вы не будете стоять над душой.

— Но…

— Можно еще народными средствами. Найдите мне куриное перо, я подожгу его — и дам вдохнуть пострадавшей.

— Где я его вам возьму?

— Там же, где и я нашатырь!

Я только успела подумать, что съемки рус-реал-боевика продолжаются, как в меня брызнули водой. Ледяной.

Я охнула, зажмурилась и попыталась поднять руку, чтобы вытереть лицо. Ни черта у меня не вышло. Руки просто не слушались, словно чужие.

— Не надо нашатыря, — прохрипела я.

— Вы в порядке, Карина Павловна? — озабоченно спросил Петр Иванович.

 —  В порядке, — ответила я.

И снова чуть не засмеялась от сходства с дурацким голливудским фильмом. Вот зараза прилипчивая это «в порядке».

— Слава Богу, — обрадовался начальник он.

Я не в порядке, а в полном охренении. В матерном эквиваленте. С каких это пор Петр Иванович снимается в кино? А я с каких пор? И Зубровы… бездарный из Зуброва-старшего актеришка. Ну кто ж так играет злодеев, совсем же не страшно, только мерзко и… тошнит…

Я снова закашлялась, повернув голову набок, чтобы если все же стошнит, не захлебнуться. Кино там или не кино… а камера где, что-то я не вижу? И пахнет почему-то как в обычной скорой… а голова-то как болит! Наверное, свет яркий, глазам больно…

Пафосный двор пафосного особняка. Изрядно разгромленный, что сердцу моему приятно. Я в машине скорой, двери нараспашку.

— Переломов нет, кровоподтеков на открытых частях тела нет, колени и локти содраны. Давление высокое, но уже снижается, — надо мной склонилась женщина в светло-зеленой характерной пижаме. — Сколько пальцев показываю?

— Два.

— Голова кружится? Тошнит?

— Тошнит, — ответила я, постепенно осознавая, что никакое это не кино, а реальная, мать ее, реальность. Все реальность. И скорая, и тошнота, локти и колени щиплет — и Петр Иванович. И я вся нараспашку. Сарафан разорван, лифчик разрезан. Видимо, чтобы дышать было легче. Черт. С этим Голливудом платьев не напасешься.

Прикрыться бы…

Строгая докторша понимающе хмыкнула и накинула на меня одноразовую простынь. И злобно сказала, глядя на Петра Ивановича:

— Сотрясение мозга под вопросом.

Матерная тирада была ей ответом.

— Что ругаться сейчас? Какой толк, — вздохнула доктор. — Лучше надо за своей женщиной смотреть, чтобы без таких приключений.

— Я не его женщина, — возразила я и попробовала пошевелить руками. Вообще пошевелиться. Как-то я плоховато ощущала собственное тело.

— Прости, Карина, — перешел на «ты» Петр Иванович. И с печалью в голосе добавил: — Меня убьют.

— А ты здесь причем? — удивилась я так, что тоже перешла на ты.

— Не уследил, — пояснил он и слегка натужно улыбнулся врачу: — Спасибо, доктор.

— Если не до конца убьют, обращайтесь, заштопаем, — покачала головой женщина.

— После Олеси? Вряд ли будет что штопать.

И он махнул рукой.

А я задумалась: а какое отношение руководитель «Крещендо» имеет к моим приключениям? И какое ей дело до всего. Ладно бы, еще Сергей — хотя в таком виде мне сейчас только перед работником шоубиза отсвечивать. И… Денис!!!

Видимо, у меня действительно сотрясение мозга, потому что сын-то с двумя уродами! И…

— Лежите смирно! Куда!

Меня уронили обратно на покрытую дермантином лежанку.

— Сын! — простонала я. — Его надо вытащить!

— Тихо ты, лежи. Все в порядке с твоим пацаном.

— Откуда ты знаешь? — не то чтобы я в чем-то подозревала Петра Ивановича, просто ровным счетом ничего не понимала. Бред кошмарный он и есть бред кошмарный. Почти как сериал рус-реал.

— Доложили уже. Из аэропорта. Удрал твой пацан от Зубровских ребят. И как понимаю, ломанул к Сергею в Геленджик.

Я выдохнула с облегчением. И… разревелась.

— Ну вот, — огорчилась доктор. — Сейчас наплачете себе давление. А еще сотрясение, вон какая шишка на голове. Давайте я вам успокоительного накапаю. Еще вдогонку.

— Угу-у… — прохлюпала я, прижимая к лицу край одноразовой простынки.

Облегчение нахлынуло девятым валом, я не могла остановиться, мир отодвинулся от меня куда-то далеко. Я рыдала, захлебываясь. И в этой пелене соленой горечи в голове было только одна мысль: что было бы, если бы Петр Иванович не успел. Кажется, я ее даже вслух прорыдала. И как-то не заметила, как около распахнутой двери фургончика скорой появился еще один персонаж.

— А вот и мне интересно, — донесся голос, слышанный мной, когда нас эвакуировали с Сергеем из райской долины, что внезапно стала ловушкой. — Что было бы, а, Петь?

Я зажмурилась и попыталась успокоиться. Хотя бы не всхлипывать так громко. И слезы утереть. Красный опухший нос — черт с ним… а, плевать.

Дениска живой. Я живая. Томбасов вот пришел.

— Спасибо, — пробормотала я гнусаво.

Томбасову. И Петру Ивановичу. И доктору скорой. И охраннику, который бдил рядом с открытой дверью фургона.

Меня не услышали.

— Мой недосмотр, — опустил голову Петр Иванович, отвечая Томбасову. — Я Зуброва-старшего не просчитал.

— Да такой беспредел просчитать невозможно, — похоже, Томбасов даже не злился. Он безмерно удивлялся. — Карина, ты встать можешь? В клинику же не нужно?

— Не нужно, — покачала головой докторша. — Повезло, практически без травм. Но если станет тошнить и кружиться голова, то уж будьте добры к неврологу.

— Будет, — кивнул Томбасов, и Петр Иванович помог мне подняться.

Голова и в самом деле кружилась, но не так чтобы сильно. Зато холодный компресс с затылка упал. Докторша его подобрала и подала мне. Ну, в общем я как-то спустилась из фургончика во двор особняка Зубровых, кутаясь в одноразовую простыню.

Странно. Совсем его не помню. Только что тут была — а ничего не рассмотрела. Впрочем, и сейчас все было немножко не в фокусе, и я замечала только ярко-голубое небо сверху, вертолет на лужайке, фонтан перед подъездом и псевдокоринфские колонны по фронтону, жуткий стиль рашн-бьюти. И две машины полиции — у ворот, их как раз объезжала удаляющаяся скорая.

Ни рассмотреть дом, ни спросить Томбасова, как он все же тут оказался, я не успела. Двустворчатые двери особняка открылись, когда мы уже собирались загрузиться в машину.

Прекрасно-удивительный ОМОН, весь в черном, вплоть до шлемов, начал выводить задержанных. В наручниках, с руками крест-накрест над головами. Ради того, чтобы наблюдать эту картину, я даже остановилась — и Петр Иванович, который меня поддерживал за плечи, поддержал и в этом простом человеческом желании. Посмотреть, как наказывают обидчиков.

— Пошли-пошли! — резко командовал один из омоновцев. — Не задерживаемся!

Их загружали в автобус с решетками. Я узнала Платошу, скорее по росту, чем в лицо — оно уже начало заплывать, гаду хорошо досталось.

Я злорадно усмехнулась. Не мне ж одной страдать, пусть и у него хоть морда разбитая поболит, раз уж ни чести, ни совести нет.

Последним выводили Зуброва-старшего. Тоже в наручниках, но как-то повежливее. Слегка. Зубров, увидев Томбасова, зло дернулся.

— Руки убери, — рыкнул на омоновца, на что получил тычок прикладом между лопаток.

— Р-разговорчики, — буркнул омоновец.

— Постойте. Майор, я могу поговорить с задержанным? — спросил Томбасов у того, кто распоряжался шоу.

Тот нехотя, но кивнул. Знаком велел подчиненному подвести Зуброва, а сам подошел к автобусу, постучал по боку, скомандовал:

— Отправляйте.

— А вы садитесь-ка в машину, Карина Павловна, — шепнул мне Петр Иванович и заботливо усадил на заднее сиденье. И так же заботливо открыл окошко, чтобы мне было все видно и слышно.